Лев Линьков - Капитан «Старой Черепахи». Повесть

Через четверть часа начальник был уже в здании поста. На дощатых нарах, покрытых соломой, спали свободные от службы пограничники.

- Вавилов!

Худощавый, неловкий с виду красноармеец вскочил с нар, отряхивая с выцветшей заплатанной гимнастерки соломинки.

- Вот что, товарищ Вавилов, - глядя на босые ноги красноармейца, сказал Кудряшев, - пойдем-ка со мной.

Они вышли в сливовый сад, спустились к кустам дикой маслины и акации над обрывом.

- Ты здесь в ту ночь стоял?

- Здесь, товарищ начальник.

Как часто бывает в минуты сильного волнения, в голове Кудряшева возник вдруг дерзкий, но простой замысел. Если его выполнить, то все может повернуться самым неожиданным образом! Начальник замолчал, соображая, как лучше осуществить задуманное. В первую очередь, конечно, надо посоветоваться с Никитиным, и если он согласится…

Минуя тропу и вздымая пыль, курносый паренек сбежал с обрыва у рыбацкого поселка на Тринадцатой станции и, загребая ногами песок, пошел вдоль берега. Одет он был в старое рваное пальто, подпоясанное ремнем, и в изношенные опорки. На голове едва держалась лихо сдвинутая на затылок измятая кепка. Однако костюм не смущал парня. Он весело насвистывал и беззаботно поглядывал на рыбаков, снаряжающих шаланды.

Когда паренек проходил мимо засольного сарая, era окликнул грубый оклик:

- Эй ты, соловей!

Паренек оглянулся и, увидев грузного седобрового артельщика, небрежным жестом скинул кепку:

- Наше вам с кисточкой!

Артельщик подозрительно осмотрел парня с ног до головы.

- Ты чего тут шляешься, или давно тебе бока не ломали?

Вместо ответа парень вытащил из-под полы мешок.

- Соли не требуется?

- Ворованная? - взвешивая на руке мешок, спросил артельщик.

- В овраге нашел, - нагло ухмыльнулся парень.

- Чего за нее хочешь?

- Жрать хочу. Надоело на казенной квартире, от гнилых бураков пузо болит. Может, в рыбаки меня примете?

- Документ имеется?

- А как же! Вот мой документ! - Парень вытянул из кармана рукоятку кинжала.

- Хороша штука камбалу потрошить! - Артельщик движением руки показал: прячь, мол, свой «документ», и, глядя на рыбаков, с уханьем вытаскивающих на берег шаланду, тихо спросил: - Из тюрьмы убег? Откудова?

- С Николаева, - так же тихо произнес парень.

- Звать как?

- Остапчук Семен.

- А по-настоящему?

- Семен Остапчук…

- Покажь руки.

Парень вытянул потрескавшиеся мозолистые ладони.

С того дня он остался у рыбаков. Артельщик Тургаенко назвал его своим заблудшим, седьмая вода на киселе, родичем, и никто из рыбаков не расспрашивал новенького, откуда от прибыл и чем до сей поры занимался.

На вторые сутки его взяли в море, будто невзначай столкнули за борт и с любопытством глядели, ловок ли плавать при свежей волне.

Отфыркиваясь, он выбрался из воды и с усмешкой сказал:

- Люблю купаться!…

Тургаенко где-то выправил парню форменное удостоверение с печатью губернской милиции и всеми положенными подписями.

Однажды в пятибалльный шторм малая шаланда вышла в море и вернулась под утро с тяжелыми ящиками. Ящики спрятали в погреб под засольным сараем. Наутро их погрузили на телеги, прикрыли сверху рыбой и увезли в город.

«Ловкачи!» - изумился парень. Это был Николай Ивакин, помощник уполномоченного Губчека Макара Репьева. Он тщетно прикидывал, как бы хоть на часок выбраться в город. Однако артельщик ни на шаг не отпускал его от себя.

- Погулять бы, - оказал раз Николай.

- Не рыпайся, или в Губчека захотел?! - прикрикнул Тургаенко. - Где гулянка - там водка, где водка - там селедка, где селедка - там хвост. Проследят чижи, и всем нам карачун!…

Кабачок Печесского - две тесные сводчатые комнаты, соединенные аркой, - был переполнен.

Висевшая под аркой нелепая, похожая на бочонок люстра ярко освещала обшарпанные, потрескавшиеся зеленые стены с разводами сырости, какими-то бурыми пятнами и следами брызг и десятка два столиков, за которыми сидели безработные матросы, кочегары, лица неопределенных профессий, накрашенные женщины.

Табачный дым плотной серой пеленой висел под низкими, потерявшими цвет сводами.

Посетители, разомлевшие от вина и спертого воздуха, галдели, смеялись, переругивались.

Других свободных мест не оказалось, и Андрею пришлось расположиться у самого оркестра. Над ухом громыхал барабан, свистела флейта, стонала скрипка.