Джозеф Конрад - Фальк

Они не говорили друг с другом. С этой минуты не было слышно голосов, грустно переговаривающихся на борту судна. Немного погодя плотник, пошатываясь, ушел. Позже, когда Фальк хотел напиться пресной воды у насоса, что-то заставило его оглянуться. Плотник подкрался к нему сзади и, собрав все силы, поднял лом, готовясь ударить его по затылку.

Фальк отскочил как раз вовремя и скрылся в своей каюте. Пока он заряжал револьвер, на мостике послышались тяжелые удары. Замок в штурманской рубке был непрочный, дверь распахнулась, и плотник, завладев револьвером капитана, в знак вызова выстрелил.

Фальк готов был выйти на палубу и сразу покончить с этим делом, но тут он заметил, что мимо одного из иллюминаторов его каюты нужно было проходить к насосу, подающему пресную воду. Вместо того чтобы выйти, он остался в каюте и запер дверь. «Лучший человек должен выжить, — сказал он себе, — а тот, другой, — рассуждал он, — рано или поздно должен будет прийти за водой». Эти умирающие от голода люди пили часто, чтобы обмануть муки голода. Но и плотник, должно быть, обратил внимание на иллюминатор. Они двое были здесь лучшими людьми, и игра велась между двумя. Весь день Фальк не видел никого и не слышал ни звука. Ночью он напрягал зрение. Было темно. Один раз он услышал шорох, но был уверен, что никто не мог приблизиться к насосу. Насос помещался налево от его иллюминатора, выходившего на палубу, и он непременно разглядел бы человека, так как ночь была ясная и звездная. Он не видел никого. К утру снова послышался подозрительный шорох. Спокойно и решительно он отпер дверь. Он не спал и не поддался ужасу создавшегося положения. Он хотел жить.

Ночью плотник, вовсе не пытаясь приблизиться к насосу, ухитрился тихонько проползти вдоль правого борта и, незамеченный, притаился как раз под самым иллюминатором Фалька. На рассвете он вдруг вскочил, заглянул в каюту и просунув руку в обшитое медью круглое отверстие, выстрелил в Фалька на расстоянии одного фута. Он промахнулся. А Фальк, вместо того чтобы попытаться схватить руку, державшую оружие, неожиданно распахнул дверь и, почти касаясь плотника дулом своего длинного револьвера, застрелил его на месте.

Лучший выжил. У обоих поначалу сил было ровно столько, чтобы держаться на ногах, и оба проявили безжалостную решимость, выносливость, лукавство и храбрость — все качества классического героизма. Фальк тотчас же швырнул за борт револьвер капитана. Он по природе своей был монополистом. За двумя выстрелами последовало глубокое молчание. В холодном жестком рассвета антарктического края расснащенный остов судна плыл по серому морю, управляемый железной необходимостью и ледяным сердцем. И тогда один за другим стали выползать на палубу из своих нор осторожные, медлительные, нетерпеливые, сверкающие глазами грязные люди — шайка голодных живых скелетов. Фальк, владелец единственного огнестрельного оружия на борту, встретил их, а второй «лучший», плотник, лежал мертвый между ним и толпой.

— Он был, конечно, съеден, — сказал я.

Фальк медленно наклонил голову, содрогнулся слегка, провел руками по лицу и сказал:

— Я ни разу не ссорился с этим человеком. Но между ним и мной стояли наши жизни.

Зачем продолжать повесть об этом судне, о насосе, подающем пресную воду и похожим на источник смерти, о человеке с оружием, о море, управляемом железной необходимостью, о призрачной банде, терзаемой ужасом и надеждой, о небе, немом и глухом? Перед этой повестью легенда о Летучем Голландце с ее условным преступлением и сентиментальной теорией возмездия бледнеет и расплывается, как облачко белого тумана. Что можно сказать, о чем каждый из нас не догадался бы сам? Кажется, Фальк начал с того, что с револьвером в руке обошел судно и отобрал все спички. У этих голодных скелетов было много спичек. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь, охваченный ненавистью или отчаянием, поджег судно под его ногами. Он жил на открытом воздухе, расположившись на мостике, откуда видны были вся корма и единственный путь к насосу. Он жил! Жили и другие, испуганно прячась по закоулкам и вылезая один за другим из своих потайных местечек при заманчивом звуке выстрела. А он не был эгоистом: они получали свою долю; но только трое были живы, когда возвращавшееся китобойное судно едва не наскочило на полузатонувший корпус «Бургомистра Даля»; кажется, под конец в обоих трюмах открылась течь, но судно, нагруженное досками, не могло затонуть.

— Они все умерли, — сказал Фальк. — Потом умерли и эти трое. Но я не умер. Все умерли, всех сломило это ужасное несчастье. Но неужели и я должен был покончить с жизнью? Мог ли я это сделать? Скажите мне, капитан! Я был одинок там, — одинок, как и все остальные. Каждый был одинок. Должен ли я был отдать свой револьвер? Кому? Или бросить его в море? Какая была бы от этого польза? Только лучший мог выжить. Это было великое, страшное и жестокое несчастье.