Пётр Гаврилов - Пионеры на море

— Ну, и штормяга, товарищи, чтобы у него огня на яичницу не хватило! Неладное, вообще, творится что-то. Ходит разговор по кубрикам о кепке, о собаке и еще о чем-то. Какая-то тут подливка есть. На первое — ящик с солью псиной вонял, на второе — Котенко кепку чужую нашел, детскую, еще в Архангельске, на третье — возню в трюме сам слыхал, стенка-то эвона. Рычит что-то, возится там. Неладное с самого начала: отошли неладно, кормой задели; тумана такого я и в жизни не видал, а из тумана прямо в штормягу влипли — ишь воет как!

Кочегар Чалый, хмурый, весь изрытый оспой, долговязый человек, развешивал потную тельняшку [9] Тельняшка — вязаная нательная рубаха с синими полосами. и исподлобья взглянул на кока:

— У тебя, гнилая луковица, все ерунда на уме! С молодежью восьмой год плаваешь, а все в чертовщину веришь, тьфу! Скучно даже от таких рассуждений! Не будь ты старым моряком, подарил бы я тебе словцо на память за такую панихиду! Пойду в баню, скучно с тобой…

Чалый взял полотенце, покрутил им в воздухе и, ни на кого не глядя, сказал:

— Что относительно возни — это верно, слыхал. Думал, что крысы дыру прогрызают, чуют, что за стенкой толстый кок Громыка живет!..

Краснофлотцы рассмеялись.

Вдруг дверь люка, порывисто отворившись, громко хлопнула, и вместе с порывом холодного ветра в кубрик скатился сигнальщик Петелькин.

В большом дождевом плаще, с которого ручьями стекала вода, Петелькин всем своим смешным видом с иссиня бледным веснущатым лицом выражал неподдельный испуг. Побелевшие губы его тряслись, а руки без-толку то опускались, то подымались, словно отмахивались от невидимого врага.

— Ой! А ббб-ратцы! Черт в трюме воет! Може не черт, — а только что воет! Меня боцман в трюм за новым тросом послал… Открыл я крышку, а… он как завоет… У-у-у! Я как дерну от трюма да в кубрик! Ой! Что ж это теперя, братцы, будет? А? Бей меня, нипочем наверх не пойду…

Кок, забыв о том, что говорил полчаса назад, всплеснув руками, добродушно закричал на Петелькина:

— Без твоего рапорта видим, что кувырком представился! Эх ты, деревенщина: на первое — у трюма не крышка, а люк, на второе — сам ты есть домовой пережаренный! Не команде о происшествии докладывать полагается, а вахтенному начальнику. На печке тебе…

Философию кока прервал треск ревуна [10] Ревун — мощный электрический звонок. . Петелькин так же быстро, как и вкатился в кубрик, вылетел обратно. За ним, одеваясь на ходу, бросились остальные.

Наверху уже бился и буравил ночь резкий сигнал пожарной тревоги. Изо всех кубриков выскакивали краснофлотцы, разбегались по своим местам. На мостике старший помощник отдавал приказания в огромный рупор, стараясь перекричать рев ветра.

— Пожар в носовом трюме! Помпу и бранс-бой в трюм!

Из широко раскрытого трюма валил едкий дым. Яркий луч прожектора с мостика освещал работающих. Боцман, нагнувшись в люк, кричал вниз:

— В трюме! Что там, товарищ Громыка, огонь? А?

Вместо ответа из трюма донеслось яростное рычание и испуганный крик кока. Боцман, как ошалелый, завопил:

— Живо! Еще двое в трюм! Быстрей, быстрей, товарищи!

Кубарем спустились по канату в трюм трое краснофлотцев, и боцман услышал заглушенный шум борьбы, рычание и прерывистый хрип кока:

— Мешком, мешком его, дьявола! Врешь, не сорвешься! Подымай черта, товарищ боцман!

Петелькин при этих словах спрятался за спины моряков. Рука его против воли быстро закрестилась. Заскрипели блоки, и на палубу из мешка вывалился полубешеный пес. Он скулил, царапал палубу и рвался в трюм, огрызаясь и кусая руки краснофлотцам.

Петелькин подпрыгнул и, не помня себя, бросился бежать.

Из трюма кричали:

— Наверху! Подымай, товарищ боцман, паренька!

Опять заскрипел блок, и аккуратно привязанного рыжеволосого мальчика, осторожно поддерживаемого коком, опустили на палубу.

Лицо Гришки было серое, как плохая бумага. Сквозь стиснутые зубы еле слышался хрип. Набежавшая волна обдала людей. Гришка вздрогнул от брызг, пошевелил пальцами, открыл красные глаза, слабой рукой поманил к себе. Кок наклонился к нему, и то, что прохрипел ему мальчуган на ухо, придало удивительную силу и ловкость толстому коку. Он, сломя, голову, бросился в трюм и скоро закричал оттуда:

— Подымай еще пассажира! Только осторожней. Эй, наверху! Осторожней, говорю… Подымай, как пирожное! Тут вместо сухарей — ребята да собака!