Фредерик Марриет - Корабль-призрак

— Амина Вандердеккен! — воскликнул обезумевший от горя старик, упав перед ней на колени и ломая в отчаянии руки.

— Оставьте меня, патер Матиас!

— Ведь остается еще всего одна минута. Именем Господа прошу!.. Воззови к Нему, к его неизреченной милости…

— Оставьте меня, я вам сказала: эта последняя минута по праву принадлежит мне!

Несчастный старик отвернулся, и горькие слезы продолжали бежать по его бледным впалым щекам; он был действительно глубоко несчастен.

Старший палач стал теперь опрашивать духовников, в мире ли с Богом умирает осужденный, и если духовник давал утвердительный ответ, то вокруг шеи осужденного и столба, к которому он был привязан цепями, палач пропускал веревку, и несчастный был придушен прежде, чем пламя успевало коснуться его. На этот раз все осужденные получили это снисхождение, кроме Амины.

Когда главный палач обратился с обычным вопросом к патеру Матиасу, тот ничего не ответил, только покачал головой.

Палач отвернулся. Минуту спустя патер Матиас разыскал его и, незаметно дернув за рукав, прошептал, запинаясь, дрожащим от слез голосом: «не дайте ей мучиться долго!». Палач утвердительно кивнул головой и отошел в сторону.

Великий инквизитор подал знак, и костры зажгли все одновременно. По просьбе старого патера палач Амины подкинул несколько охапок мокрой соломы на ее костер; от соломы пошел густой удушливый дым, в котором она одурманилась и задохлась прежде, чем пламя успело коснуться ее.

— Мать моя! Мать моя! Иду к тебе! — воскликнула Амина, и это были ее последние слова.

Вскоре пламя высоко взвилось над кострами; ветер с реки раздувал его все сильней и сильней, но затем пламя стало ослабевать, и, наконец, от костров остались лишь груды горящих углей и остатки человеческих скелетов, прикованных цепями, — это было все, что осталось от сильной духом и прекрасной телом Амины.

Прошло много лет с того времени, как Амина умерла такой ужасной смертью. А Филипп, где он был все эти годы? Что делал? Он был помешанным, одно время буйным и неукротимым, а затем тихим, унылым и безобидным; временами к нему как будто возвращался рассудок, как иногда в туманный и дождливый день проглядывает солнце, но затем снова воцаряется мрак.

Долгие годы безотлучно находился при нем человек, ухаживавший за ним, как любящая мать, и жил только одной надеждой, что к больному снова вернется рассудок. Он ждал этого с тревогой и надеждой, проводя свои дни в горе и раскаянии, и, наконец, умер не дождавшись того, о чем так страстно и так неустанно молил Бога. Этот человек был патер Матиас.

Домик в Тернозе давно пришел в запустение и упадок; законные наследники получили все, что осталось после Филиппа и его жены, возвращения которых ждали долго, но так и не дождались.

За это время Филипп постарел, поседел; его некогда мощная и стройная фигура сгорбилась; он казался гораздо старше своих лет и хотя был теперь в здравом уме, но силы его ушли безвозвратно. Он устал жить и только помышляет, как бы исполнить то, что ему предназначено, и затем распроститься с жизнью.

Священная реликвия по-прежнему хранилась у него на груди, никто не посмел отнять ее у него. Теперь его отпустили из дома умалишенных, так как врачи признали его совершенно излечившимся и снабдили его средствами, чтобы он возвратился на родину. Но теперь у Филиппа не было больше родины, не было родного дома: со смертью Амины весь Божий мир для него опустел.

Судно, на которое в качестве пассажира был принят Филипп, возвращалось из Гоа в Лиссабон. Это был бриг, носивший имя «Nostra Senora da Monte». Капитан брига, старый португалец, был страшно суеверен и столь же пристрастен к араку, что среди людей его нации встречается весьма редко. В тот момент, когда судно покидало Гоа и Филипп, стоя на палубе, смотрел на шпиц и купол собора, где он в последний раз видел Амину, он вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за локоть; обернувшись, он увидел Шрифтена.

— Опять на одном судне встретились! Хи! Хи! — проговорил знакомый голос лоцмана.

За это время Шрифтен ни на йоту не изменился, словно годы не имели значения для него.

Только в первый момент Филипп невольно отшатнулся при виде этого человека, но тотчас же овладел собой и заговорил совершенно ласково и спокойно:

— Какими судьбами вы здесь, Шрифтен? Я думаю, что ваше появление предвещает мне осуществление моего завета, не так ли?

— Может быть! — отозвался лоцман. — Мы оба уже устали.