Фернан Кайзергрубер - От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945

Время бежало так быстро, что уже наступило Рождество, а кажется, что только вчера я начал свою солдатскую жизнь. Армия подарила нам рождественские подарки и пригласила наши семьи провести с нами этот вечер. Моей семьи здесь не было, вы уже знаете почему. Они не разделяли мои идеалы. Я их понимал. Со мной оказался только один из братьев, а еще семьи других. Ничто не могло омрачить нам радость этого семейного вечера. Это наша первая дружеская встреча. Вскоре за Рождеством отмечается Новый год, и в течение месяца все роты оставляют полигон и отбывают в места своего расположения. Нашим будет Намюр (город в центре Бельгии, с 1986 года столица региона Валлония. – Пер. ). Вскоре после погрузки мы с товарищами получили увольнительные. Я сошел с поезда в Брюсселе, передохнуть несколько дней. Под конец увольнения я выехал, чтобы за ночь добраться до Намюра. На следующий день знакомился со своими новыми казармами. Это кадетская школа в самом городе.

Жизнь здесь отличалась от той, что в Брасхате, даже после окончания периода специальной подготовки, о которой не скажешь, что тренировки и учения закончились! Наряды по своей сути представляли собой исключительно охранную службу. В городе и пригородах множество мостов. Мы также стоим на страже у госпиталя в Сальзенне (один из районов Намюра. – Пер. ), у Отель-де-Виль (здание муниципалитета), у площади Фехтования (плац-парад) и в Цитадели. Что касается меня, то я охраняю пост в Сальзенне, на площади Фехтования и у некоторых мостов, и именно у pont de Sambre – моста через Самбру, где получаю свое первое представление, что нас ждет в России. Той ночью температура падает до -18 или -20 градусов по Цельсию, и деревянный мост всю ночь скрипит и стонет из-за перепада температур так, что можно подумать, будто кто-то пытается сломать его, и это держит меня в напряжении всю смену. Каждый раз это были два долгих часа мучений для ног, рук и ушей. Одного из наших ребят, некоего Фондю, которому уже стукнуло тридцать, застают врасплох на посту в ботинках, набитых соломой. После чего у него было полно соломы в тюремной камере, где он имел возможность поразмыслить, как полагается выглядеть солдатской полевой форме, – целых 24 часа. Как раз в то же время произошел небольшой комический эпизод, который я запомнил. Несколько студентов и студенток надумали поиграть в «умников». Мне неизвестны все обстоятельства, поскольку я там не присутствовал. Чтобы дать им возможность обдумать свое поведение, начальник караула доверил им деликатную работу – всю вторую половину дня драить зубными щетками караулку и коридоры. Девушкам выпала привилегия штопать носки часовым.

В феврале, во время построения роты, капитан Х., офицер-ветеран бельгийской армии, объявил о формировании нового контингента для Восточного фронта. После команды выйти из строя тем, кто уже подал рапорты, он уговаривал остальных поступить так же. Он делал это настолько энергично и убедительно, что у меня не оставалось сомнений, что он собирается отправиться вместе с нами. Несколько человек присоединилось к нам, таким образом подписывая свое поступление на военную службу. Нас построили лицом к тем, кто остался, и капитан так превозносил нас перед ними, что мы были смущены. На самом деле мне было неловко не за себя, а за тех, кто не следовал вместе с нами. Я никак не одобрял действий капитана, который так старался заставить других поехать на фронт, просто давил на них! Мы, 30 солдат, стояли перед ротой. Но только не капитан, который, несомненно, позднее аккуратно заполнит все необходимые документы. Ну и ну! Мы узнали, что за все это время наш капитан ни разу не выказал ни малейшего желания отправиться на фронт! Капитан остался в Намюре.

Однако позднее, в легионе, я познакомлюсь с сыном капитана, Жаном, вступившим в него 8 августа 1941 года, и этот парень заставит меня забыть, что его отец не обладал той же смелостью, что его сын. Капитан волен был сам решать, идти или не идти на фронт… но после такой-то пламенной речи! Меня потряс не столько факт того, что он остался, потому что я не хочу никого попрекать, а то, как подталкивал на это других!

Вечером в один из последних дней февраля было объявлено, что добровольцы Восточного фронта отбывают на следующий день. С этого момента всех нас, естественно, охватило лихорадочное возбуждение, но, увы, следующим утром на Reveille – побудке оказалось, что у меня самая настоящая лихорадка. Я простудился на посту накануне ночью. Когда я сообщил об этом товарищам, сразу стало ясно, что если я признаюсь и попрошусь к доктору, то рискую прослыть трусом, испугавшимся отбытия на фронт. Я ничего не сказал и отправляюсь вместе с ротой на Hauteurs de Jambes – высоты Жамба (городской район Намюра) – для полевых занятий. Плато покрыто толстым слоем снега, что сильно усложняло занятия, зато предохраняло меня от переохлаждения. Но увы! Я впервые пожалел, что наступил перерыв, потому что по мне лучше бы его не было. Когда занятия возобновились, я дышал с трудом, щеки мои горели огнем. К счастью, последняя часть занятий длилась недолго, мы построились и возвратились в казармы. Не тратя время на поглощение пищи, к которой у меня нет никакой охоты, я собрал свои пожитки. Около 13:00 мы были на вокзале, Пауль Ван Брюсселен, Артур В. Е., Морис В. и я – вместе с несколькими другими, отбывающими в том же направлении. Я не подавал виду, что болен, и изо всех сил старался контролировать себя, но чувствовал, что у меня, должно быть, очень высокая температура. Возможно, после лихорадочной активности последних дней спокойная поездка оказалась слишком резким контрастом. У меня теперь есть время подумать, и, вероятно, хорошо, что его предостаточно.