Николай Хохлов - Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова

Леонард усмехнулся углом рта, но трогать меня больше не стал. Вместо этого он схватил мой пиджак и стал выворачивать содержимое его карманов на стол. Я сел обратно на диван. Ледяная рука схватила меня за сердце. Что же теперь будет с Яной и Алюшкой? Это, наверное, конец.

Леонард завернул мой бумажник, гребенку и ручку в бумагу, ощупал подкладку пиджака и бросил его обратно на диван. Потом он постучал в дверь. Из-за нее тотчас же появился один из охранников с фотоаппаратом в руках.

– Встаньте! – скомандовал Леонард. Голова моя была так занята мыслями о неожиданном повороте в «переговорах» и о том, что же мне теперь делать, что я механически поднялся с дивана. Сверкнула вспышка.

– Еще раз! – продолжал Леонард. – Повернитесь в профиль!

Я повернулся в профиль. Еще одна вспышка. Леонард подошел ко мне сзади и стал было ощупывать карманы моих брюк. Я опомнился и резко обернулся. Он отскочил:

– Спокойно! Нас здесь больше, и драки начинать не советую.

Леонард бросил несколько слов в полуоткрытую дверь, и оттуда появился Поль. Он сделал вид, что меня не замечает, прошел к своему креслу в дальний угол и уселся в нем.

– Можете сесть, – заявил Леонард. Я вернулся на диван.

Ощущение, что «переговоры» с американцами кончились, неожиданно помогло мне обрести какое-то равновесие. Я спросил Леонарда с сочувствующей полуулыбкой:

– Ну и что же теперь будет дальше?

Он снова вытянул ноги, откинулся в кресло в позе отдыхающего после трудового дня человека и заявил поучающим тоном:

– Ничего особенного. Вы мне расскажете правду. Расскажете во что бы то ни стало. И лучше раньше, чем позже. Лучше для вас. Мне-то все равно. Я могу сидеть здесь хоть до утра.

– А я могу и дольше. Теперь уж мне спешить некуда. Но ничего другого, чем то, что я приехал из Советского Союза, вы не услышите.

– Я вам запретил говорить, что вы капитан советской разведки! Не поняли меня, что ли?! – крикнул Леонард.

Я пожал плечами:

– Тогда нам, очевидно, просто не о чем разговаривать. Подожду, пока явится кто-нибудь из ваших начальников и будет вести себя более логично. Мне уже ясно, что Околовича вы сюда не пустили. Устроили, в общем, такое своеобразное похищение, злоупотребив властью. Но вы не учли одного: я действительно разведчик. И все ваши примитивные запугивания только пилят сук, на котором вы устроились. Меня вы не испугаете. А возможность дружественных переговоров вы безнадежно испортили. Мне кажется, что, когда вы поймете собственную слепоту, даже ваши сожаления и извинения ничего уже не исправят. Дело не во мне, а в оперативных возможностях, которые гибнут в то время, как вы занимаетесь любительскими экспериментами.

К моему удивлению Леонард не вспыхнул. Наоборот, он спокойно и таинственно улыбнулся. Потом сказал, прислушиваясь к своему голосу не без удовольствия:

– Конечно. Я понимаю, что рискую. Если все, что вы говорили – правда, то моя ставка в службе бита. Но я-то знаю, что ваш рассказ – чистая чепуха. Ничего. Я могу разрешить себе небольшую роскошь и рискнуть. Я не в первый раз встречаюсь с идиотскими выдумками русских эмигрантов. У меня острый глаз на мистификации. И, кроме того, вот что: не надейтесь ни на каких начальников. Можете верить или нет, но надо мной никаких начальников нет. И никого, кроме меня, вы не увидите, пока не расскажете правду. Да, да. Сколько бы времени вы ни упирались. Вы подумали, что имеете дело с детьми. А в самом деле залезли в львиную пасть, из которой выбраться назад не так-то просто.

Я внимательно оглядел его. Худощавая, болезненная фигурка с большими ступнями, возложенными на хрустальную плитку стола, джазовая «бабочка», сбившаяся набок, выступившие на темной коже скул розовые пятна, – все это никак не наводило на мысли о «львиной пасти». Он понял, очевидно, иронию, мелькнувшую в моем взгляде, потому что заговорил быстро и очень зло:

– Послушайте… Вы претендуете на какое-то там участие в войне. Ну, предположим… Тогда, значит, вы слышали о гестапо. Так вот: не думайте, что мы ничему не научились от гестапо. Захотим, чтобы вы говорили – будете говорить. Всякие есть методы.

Теперь уже мне было трудно себя сдерживать:

– Послушайте, господин Леонард… То, что вы сказали, настолько глупо и настолько грязно, что я отказываюсь принимать вас больше за американца. Даже хорошо, что вы тут переборщили. Теперь мне окончательно ясно, что с той Америкой, которую я представляю себе, вы не имеете ничего общего. И если еще сто раз будете пытаться опорочить имя американцев в моих глазах, у вас ничего не выйдет. Я вам вообще больше ни в чем не верю и отказываюсь даже слушать вас.