Евгений Лукин - На палачах крови нет

Мигберт тогда решил почином и сметкой блеснуть. Уговорил двух мальчишек-краснофлотцев стать разведчиками, перебросил их в Финляндию с заданием: внедриться в «Братство». Но ни денег, ни явок не дал. Пока вдохновенно расписывал перед начальством успехи «операции», бедняги безработничали, чуть с голодухи не померли, а спустя полтора года, намаявшись, пришли в наше посольство: мы — советские разведчики, спасите! Ну, им ответили, конечно, что знать про них не знают. Так и сгинули за кордоном…

К тому времени уже числился Мигберт первоклассным гешефтмахером: чужая жизнь у него как бы разменной монетой была. К примеру, предложил как-то доктору Бритневу помочь советской контрразведке одолеть английскую. Тот простодушно согласился, поскольку был судовым врачом, плавал к туманному Альбиону и встречался там с родственниками. Мигберт сначала поручил доктору «тайно» сообщить британцам о знаменитом физиологе Павлове (Иван Петрович в ту глухую пору не боялся публично ругать тиранию на чем свет стоит), а затем — застражил. И, расследуя дело, о своем поручении умолчал. Вот и получилось: Бритнев расстрелян как «английский шпион», а Мигберт награжден пистолетом «Коровина» и повышен в должности.

Впрочем, желая оначалиться, наш гешефтмахер гадил и своим и товарищам. Опер Паукер (его брат был высокопоставленным чекистом, близким к самому Ягоде, и посему Мигберт однажды шепнул на ушко сослуживцу: «Я надеюсь, что он нам с вами поможет сделать карьеру?», но получил отлуп) жаловался:

«Мигберт… украл с моего стола секретные сводки, когда я на минутку вышел. Он сводки смял в руке, подбросил около дверей начальника. Потом сводки «нашел», зашел к начальнику и доложил. Я был вызван и в присутствии Мигберта получил соответствующее внушение, причем Мигберт, не стесняясь меня, заявил начальнику дословно: «Видите, я только один защищаю интересы органа, все они делают, что хотят, а вы меня держите только уполномоченным»(5).

Да что кража! — мелочь, ерунда. Мирон Исаакович не одного честного чекиста на тот свет отправил — лишь бы выслужиться. По этому поводу старый большевик, опытнейший разведчик Фортунатов с горькой усмешкой говорил: «Мигберт и Шапиро из национальных побуждений задались целью погубить всех русских сотрудников»(6). Сам Фортунатов тоже получил пулю в затылок за то, что раскопал бритневскую историю и попытался восстановить справедливость.

А гешефтмахеру хоть бы что: ему ведь и начальник отдела Перельмутр, и заместитель начальника Управления Шапиро-Дайхоский благоволили. А уж как подхалимничал перед ними, рассказывали быпицы: одному тульское ружье купил, другому радиолу подарил, а третьему, из Москвы — актрису на ночь подложил. Еще предлагал: не хотите ли мебель красного дерева? отрез заграничного сукна? экспортной водки? Враз мог достать: в мигбертовской квартире по вечерам услаждали слух фокстротами надменные торгаши, верткие пижоны да шикарные крали.

Знали обо всем сослуживцы и надеялись: «Партия и ГНУ — это озеро Байкал, оно трупы не держит, придет время, и смердящий труп Мигберта будет выброшей из партийных и чекистских рядов»(7). Увы: так умел пустить пыль в глаза, так красиво преподнести себя, что наверху только оокали: о-о, Мигберт! И жил, как у Христа за пазухой.

В 1934 году, когда прогремел выстрел в Смольном, когда волокли по коридорам Большого дома убийцу Кирова, а он кричал: «Я Желябов, мама! Я Желябов!», когда дюже понравилась Сталину версия сумасшедшей сексотки Марии Волковой о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации «Зеленая лампа», когда сопровождавший вождя Яков Агранов сажал за решетку одного за другим сотрудников 2 отделения Особого отдела, куда ранее поступило на проверку волковское письмо — начальник этого злополучного отделения Мигберт, свалив всю «вину» на своего заместителя Мечеслава Бальцевича (расстрелян), умудрился остаться целым и невредимым, как в сказке. С чего бы такая поблажка?

А ведь никогда Мирон Исаакович не был фанатичным коммунистом. Наоборот, от партийных поручений и собраний с молитвенным пением «Интернационала» отлынивал, коммунистической талмудистикой одурачивал лишь «штопоров» (тогдашнее прозвище работяг, взятых «от станка» в органы госбезопасноости), а обычно махал рукой: «Что мне там партия, мне нужна только работа по ГПУ»(5). Чекисты говаривали, что Мигберт «так же близко стоит к партии, как земля к небу». Значит, не созидательная идея «всеобщего счастья» привораживала его, а, видать, другая, коей поклонялся еще в отрочестве.