Евгений Лукин - На палачах крови нет

Дмитрий Фигур (так он теперь себя величал) тоже не чурался революционного веселья. Нет, он не бандитствовал — он горланил стишки по тыловым обозам, вдохновлял красноармейцев на междуусобие. Так, горланя, и дослужился до помощника режиссера при политотделе 7 армии. Закончилась жуткая Гражданская — вернулся в Питер, пришел на Гороховую, два, заполнил анкету (в графе «профессия» вывел — «драматический артист») и устроился в Чрезвычайку. Казалось, круто изменил свою судьбу. Ан нет: служба у него была почти актерская, потому как стал Фигур филером.

Филерство — это не просто ножками за обозначенным человеком топать да глазами зыркать. Тут и сноровка, и артистичность нужна: быстро загримироваться — бороду нацепить, усы наклеить, в парадняке пиджак вывернуть и вновь напялить. А походка? Неспеша, вразвалку, семеня — всяко уметь надобно. Не работа, а искусство, и к тому же опасное: обозначенный человек вдруг шмыгнет в подворотную, филер поспешит за ним и получит нож в бок. Дорого стоит фальшь в этой игре — чай, не на сцене, а в жизни.

Но, поскольку молод-зелен был Фигур, то слежку за отпетыми бандитами ему не поручали: чаще каких-нибудь мелких сошек давали. Когда же вспыхнул Кронштадтский мятеж, всех чекистов на приступ погнали — и закаленных в боях, и не нюхавших пороха.

Фигур в ораниенбаумской колонне шел — от купальной пристани. Ступил на лед — дрожь до нутра пробрала: хлынула вода. Ни черта не видно. Лишь вдали ощупывают тьму прожектора взбунтовавшегося Кронштадта. А как. загремела канонада — разлилась по льду кровавая озарь. Кричали раненые, падали, захлебывались в ледяном крошеве. Страху натерпелся Фигур — думалось: «нас ведут, чтобы утопить в морской пучине».

Выжил. Перепуганный, запросился вон из Чека: прошу «откомандировать меня как специалиста в Союз работников искусств». Обратно к актрискам захотелось. Отпустили его на все четыре стороны: уж больно хамоват был и высокомерен до невероятия.

Ему только этого и надо: большевики тогда ведь частношулерскую деятельность разрешили — лафа! Устроился крупье во Владимирский игорный клуб (нынче в нем театр имени Ленсовета располагается), упросил своего закадычного друга по чекистской службе: поговори с директором Гершманом — пусть переведет за лучший стол, а я уж про тебя не забуду, ты меня знаешь!

Сидит Фигур за золотым столом, зазывает посетителей: товарищи-господа, идите сюда, делайте ставки, будут сиротам прибавки, а кто жмот, тот пускай отойдет. Здорово у него получилось — ловко нэпманов обанкрутивал.

А в ГПУ — к начальнику экономического отдела Раппопорту — оперативные сводки поступают: «Личный состав клуба (крупье во главе с дирекцией), являясь отъявленными шулерами и проходимцами, встал на путь систематических и массовых краж денежных средств, применяя при этом крайне сложные способы мошенничества». Однажды пришел донос и на Фигура: «Уполномоченный Соколов просил Гершмана перевести Фигура якобы для того, что это ему необходимо для дела. Фигур же ведет себя очень вызывающе, хвалится своими связями в ГПУ, Соколова считает приятелем и материально его поддерживает».

Осерчал Раппопорт: своего подчиненного отругал, а хитрого «арапа» приказал арестовать. Жмется Фигур у следователя, хлопает невинными глазами: «За собой абсолютно ничего не чувствую»(1). Артист, да и только! Пришлось пригрозить и вышвырнуть вон — «за недоказанностью обвинения».

Но Фигур сообразил: с Гороховой надо дружить. И завербовался в сексоты. Получил неплохую должность в концессионной комиссии Ленинградского совнархоза. Тогда германских акционерных обществ в Питере было видимо-невидимо — от «Бергер и Вирт» до «Лаборатории Лео». А Дмитрий Давыдович при них стал как бы ревизором: блюл не только государственный интересы, но и свои-; поскольку «довольно сильно нуждался и пользовался некоторыми суммами под видом «займов»(2). Понятно: жена Серафима, бывшая актриса, нигде не работает, а отец, днюющий и ночующий в своей мастерской на Разъезжей улице, все время жалуется: безденежье.

Однако недолго продолжалась лафовая жизнь: нэпманская Россия загибалась под стальными ударами сверху и ушлые иностранцы, чуя неладное, потихоньку сматывали удочки. В воздухе попахивало каленой диктатурой. Наш герой всегда держал нос по ветру и, когда подвернулся случай, пришел в ГПУ с поклоном: прошу меня принять на вакантное место все равно куда. Закадычный друг Соколов, зная его как облупленного, засвидетельствовал: «В личных качествах, за исключением некоторой доли подхалимства перед начальством, особенных недостатков не имеет». Зачислили как специалиста по взяткам.