Леонид Жуховицкий - Ночной волк

Потом она все же разговорилась. История была, к сожалению, рядовая. Жила в районном городишке, играла в самодеятельности, готовилась поступать в театральный. Приехала в Москву и не поступила. Возвращаться домой было стыдно…

Дальше можно было не объяснять.

— Живешь-то где? — спросил Чехлов.

Она поморщилась:

— А-а…

— Снимаешь?

— Пустил тут один алкаш.

Чехлов решил дальше не спрашивать, но глупая фраза уже выскочила:

— Просто — пустил?

Елизавета глянула на него почти с яростью:

— Сейчас чего-нибудь делают просто?

Простились по-приятельски. Поколебавшись, Чехлов продиктовал ей номер телефона:

— Жрать захочешь — звони. Только скажи из института и зови по имени-отчеству.

Она достала из сумочки нечто бумажное и вяло, подчеркнуто нехотя, записала номер. Потом вдруг ухмыльнулась и сказала:

— И ты запиши. Трахаться захочешь — звони.

— Никто не обидится? — осторожно спросил Чехлов.

— Ему лишь бы бутылка, — презрительно отозвалась Елизавета.

Она не позвонила ни разу. А вот Чехлов время от времени позванивал. С утра ее отловить было легко. Встречались в приметном месте, перекусывали в дешевых шалманах, как-то само собой сложилось спокойное, не обязывающее приятельство. Тема минета за десять баксов больше не возникала. Иногда, прощаясь, Елизавета весело щурилась:

— Если чего надо — скажи.

— Скажу, — так же, с ухмылкой, обещал Чехлов.

Надобность, впрочем, не возникала. Раза два-три в месяц встречался с Наташей, приятно выматывался, и этого вполне хватало, чтобы следующая встреча не тяготила, а радовала. А смешную провинциальную девчонку хотелось просто кормить. Он и кормил. И старался не думать, чем она зарабатывала в перерывах между тарелками пельменей или котлет.

Елизавета каталась с ним охотно, никуда не торопилась. Как-то он спросил осторожно:

— Я у тебя не слишком много времени отнимаю?

Девчонка хмыкнула:

— А на хрена оно мне?

И пояснила:

— Сегодня сыта, а на завтра — завтра заработаю.

Чехлов, словно тронули какую-то кнопку в памяти, автоматически пробормотал:

— «Живите днем сегодняшним, ибо завтрашний день сам позаботится о себе…»

— Чего? — переспросила Елизавета.

— А? — очнулся Чехлов. — Это из «Евангелия». Или из «Библии». В общем, оттуда.

— А ты чего, верующий?

— Да ну… Просто читал.

— Зачем?

Чехлов не сразу нашелся, что ответить:

— Ну как… Надо же. Самая знаменитая в мире книга.

Елизавета пристально глянула на него:

— А ты вообще-то кто?

— То есть?

— Ну не всегда ж небось баранку крутил.

Он виновато усмехнулся.

— В вузе работал. Кандидат наук. Даже кафедрой заведовал.

Чехлов и сам не мог понять, чего стыдится: то ли кем был, то ли кем стал.

— Ну и чего? — продолжила допрос Елизавета. — Запил, что ли?

— Все проще, — объяснил он, — кафедру закрыли, а жить надо. Семья все-таки.

— Ну и много сейчас выгоняешь?

— Тогда столько и близко не имел.

— Честь зато.

— Ну ее к хренам, эту честь. На одни заседания сколько жизни ушло. Сейчас сам себе хозяин.

Достойная эта фраза прозвучала не слишком уверенно. Чехлов, пожалуй, впервые всерьез задумался: а к лучшему или к худшему, что с ним все так получилось? Ему вдруг захотелось увидеть бывшую свою контору. Не зайти, а просто глянуть со стороны на здание, освежить то ощущение обшарпанности, которое когда-то угнетало, а теперь порадовало бы и успокоило. Кстати, и ехать было недалеко, километра два максимум — на колесах не крюк.

Ничего не говоря Елизавете, он свернул в переулок и покатил вдоль уродливого бетонного забора, огибая частые выбоины. Убогое расположение института когда-то занозой сидело в сознании всего ученого совета — название пристойное, а вот адрес…

Здание краше не стало. Сперва была школа, потом ПТУ, когда вселился институт, ремонт произвели косметический, краска давно облезла, причем пятнами. Прутья ограды где поржавели, где погнулись.

— Вот в этой вот развалюхе я работал, — сказал Чехлов, — как думаешь, есть о чем жалеть?

Но когда подъехали ближе, настроение потускнело. Сбоку, где прежде была глухая стена, виднелся свежекрашеный квадрат, розовый на грязно-коричневом. Посреди квадрата — дверь. Над дверью вывеска с надписью золотом: «Ты и я (интим)».

— Видишь вывеску? — показал он взглядом. — Тут моя кафедра была.

— Интим, — прочла она вслух.

— Вот именно. Можешь считать, из бардака уволился.

Странно — ни горечи, ни жалости он не испытывал. Все там было чужое. Пауки в банке, да и банка вот-вот развалится. Лицемерить, кланяться за гроши, да еще не факт, что заплатят. Чехлов быстро пересчитал в уме уже сто раз пересчитанное — и, как всегда, вышло, что теперь он имеет почти в четыре раза больше. Не прогадал. Нет, не прогадал.