Марга Минко - Стеклянный мост

Я пожалела, что пришла. Ясно, отец отсюда скоро не уйдет. Мне совсем не хотелось сидеть в прокуренной комнатушке, и я прошла в торговый зал. Там никого не было. Меня окружали ряды прилавков и стеллажей с готовой одеждой. Ребенком я часто играла здесь с детьми менеера Хааса. Среди пальто и коробок мы играли в прятки. Украшали себя лентами и лоскутками материи из пошивочной мастерской, а когда ателье закрывалось, играли в магазин. Тут еще стоял прежний запах, сладковатый и сухой, так обычно пахнет новое платье. Я побродила по узеньким проходам в ателье и магазине. Такое впечатление, будто сегодня воскресенье. Так же пусто, и так же не зайдет ни покупатель, ни заказчик. Я села на штабель коробок в углу и осмотрелась. Было довольно темно: ставни закрыты и свет попадал только из коридора. У стены стоял манекен в дамском пальто. Даже наметку убрать не успели. Вероятно, теперь его уже никто не возьмет. Я сняла пальто с манекена и надела. Посмотрела на себя в зеркало. Пальто оказалось слишком длинно.

— Что ты здесь делаешь?

Это был голос моего отца. Я вздрогнула, потому что не слыхала, как он подошел.

— Примеряю пальто, — ответила я.

— Сейчас не время думать о новом пальто.

— Я и не думала, надела просто так.

— А я искал тебя повсюду. Идем.

Я сняла пальто и повесила его на место. После полутемного магазина солнечный свет показался нестерпимо ярким и на некоторое время почти ослепил меня. На улице было оживленно. Множество легковых автомобилей и мотоциклов иностранных марок. У прохожего впереди нас какой-то немецкий солдат спросил дорогу на Рыночную площадь. Тот ему объяснил, оживленно жестикулируя. Солдат щелкнул каблуками, козырнул и пошел дальше. И все время мимо нас то и дело проходили солдаты оккупационных войск. Мы же как ни в чем не бывало шли домой.

— Вот видишь, — сказал папа почти у самого дома, — они нас не трогают. — А проходя мимо соседского сада, повторил: — Они нас не трогают.

В детстве, когда мы с сестрой возвращались из школы, нас нередко дразнили другие школьники. Чаще всего они подкарауливали нас в конце улицы Клостерлаан.

— Не отставай, — решительно говорила в таких случаях Бетти и хватала меня за руку. Я со страху предлагала пойти кружным путем или вернуться обратно. Но она шагала напролом прямо на орущую компанию и тащила меня за собой. Отбиваясь налево и направо своим ранцем, сестра прокладывала нам дорогу в толпе школьников, которые тузили и толкали нас со всех сторон. Я часто спрашивала себя, чем же мы отличались от других.

— Учитель говорит, что евреи плохие люди, — сказал мне однажды соседский мальчик, который учился в католической школе. — Вы убили Иисуса Христа.

Тогда я еще не знала, кто такой Иисус.

Однажды я видела, как мой брат дрался с мальчишкой, который не переставая кричал: «Еврей паршивый». Он замолчал, только когда Дав сбил его с ног. Домой Дав пришел с окровавленным лицом. Тогда отец показал нам на своем виске шрам от гвоздя, которым — еще в школьные годы — его ударил один мальчик.

— В Ахтерхуке над нами тоже издевались, — сказал он.

У меня была подружка, которая постоянно заходила за мной, чтобы вместе идти в школу. Звали ее Нелли, и у нее были белокурые волосы. Она всегда ждала меня на крыльце. Никогда не заходила в дом. Если дверь открывалась, она только с любопытством заглядывала в переднюю.

— Интересно, как у вас там? — однажды спросила она.

— А ты войди и посмотри, — ответила я.

Но она побоялась, потому что ее мать запретила ей входить в еврейские дома. Мне было тогда одиннадцать лет — возраст, когда во всем видишь смешное. Я сказала, что, конечно, моя мать варит суп из христианских младенцев, а отец их поедает. С тех пор она стала заходить к нам, но все-таки втайне от своей матери. Став постарше, мы уже почти не сталкивались с таким отношением к себе. Дети до десяти лет часто более жестоки, чем взрослые. Хорошо помню, что у нас была служанка, которая, перед тем как поступить к нам, испросила у пастора разрешение служить в еврейской семье. Пастор дал согласие, но потребовал, чтобы она не ела у нас рыбу — традиционное еврейское блюдо — даже по пятницам, в постные дни христианской религии. Это пришлось нашей служанке весьма по вкусу, ведь именно в пятницу вечером у нас был очень обильный стол и готовились всевозможные мясные кушанья.

Мой отец был человеком набожным, и ему хотелось, чтобы в доме соблюдались еврейские законы и обычаи. Ему было больно видеть, как мы чем дальше, тем больше уклонялись от их соблюдения, поскольку постоянно общались с нееврейскими друзьями и подругами и стремились не отставать от жизни. Трудней всего приходилось Даву. Он был старшим и должен был первым рвать с законами Талмуда. Нам, сестрам, поэтому было легче. До сих пор помню, как, сидя с другом в кафе-автомате, я впервые попробовала кроличью лайку. Нашей религией это строжайше запрещено. Перед тем как откусить кусочек, я в нерешительности остановилась — так невольно останавливаешься на краю бассейна, придя купаться впервые в сезоне. Но если уж преодолел свою нерешительность, во второй раз все обходится гораздо легче.