Эндре Гейереш - Храни тебя бог, Ланселот!

Призванность Ланселота не лишена была и звериного неистовства одержимых, но — мы не можем того не заметить — к битве с Драконом он готовился, так что, пожалуй, некоторая хитрость натуры его проявилась и здесь. Решусь ли сделать истинно смелое утверждение? Ланселот был назначен стать палачом Дракона, но не знали этого покуда ни он сам, ни Дракон. Ужасной скрепою были соединены меж собой эти два существа, еще не подозревая о том, что в руках у каждого из них — судьба другого. Прочие мужи, однако, мгновенно такое улавливают, вот почему и спешили они отпрянуть от них подальше.

Но Гиневра была женщина, женщина до мозга костей. Скажу даже точнее: и ноги ее были женские ножки, но и разум был женский разум. Потому и не знала она, что здесь назревает. Откуда же было ей знать?

А теперь еще раз припомним уничтожающий смех Ланселота и эти его слова: «Ну что ты, право, Гиневра!»

В жилах Гиневры текла королевская кровь, она и росла королевой, потому, когда Артур взял ее в жены, ничего иного не знала о мире, кроме того, что власть дана ей от бога и чего бы ни пожелала она, то и сбудется. Она явилась в Британию супругою, королевой, а так как была дамой весьма чувственной, то и привыкла, что самцы служат ей только и исключительно двумя способами: либо сходят с ума от радости, ежели она призывает их на свое ложе, либо сходят с ума от горя, если она на ложе свое их не пускает. Вроде бы скучно, но Гиневру сие удовлетворяло с избытком. Однако сказать о Гиневре только это — значит еще ничего о ней не сказать. Ее королевское величество была властолюбива и мстительна, этим двум страстям она и подчинила свою чувственность . И стали они — как сие ни странно — одно от другого неотделимы. Ибо Гиневра, лишь властвуя, наслаждалась вполне, властвовала же истинно, только воздавая дань себе еще и плотскою радостью.

Я много размышлял о том, что за душа была у этой женщины, но разобраться так и не мог; была она нежной и беспощадной одновременно, способной на все, что угодно, чтобы тут же поступить прямо наоборот. Подлинной злобности в ней не было, да и жажда власти жила в ней лишь постольку, поскольку она боготворила себя. Однако же, если ей, Гиневре, телом поистине дивной женщине, кто-то наносил оскорблений… жизнь его была кончена.

А Ланселот, ничего подобного даже не подозревая, поступил именно так.

В самом деле, Ланселот никогда не гонялся за величественно волочившими шлейфы прелестницами, и как раз поэтому они, подобрав хвосты, преследовали его сами. И хотя любовных побед у него было много больше, чем у только о том и болтавших его приятелей, он обычно помалкивал да улыбался, так как вкус и добродушие не дозволяли ему хвастать повергнутыми женщинами. Дамы угадывали в Ланселоте это его свойство, и все же тот, кто мог бы стать баловнем женщин, обратился, собственно говоря, в их противника, или, чтобы выразиться точнее, они стали его противниками, ибо чуяли то благорасположенное равнодушие, коим удостаивал их — отнюдь не преднамеренно — Ланселот. Однажды настало время, когда король стал побуждать и Ланселота, как прежде Галахада, просить лена у него и стать его вассалом. Ланселот всякий раз при этом молчал с почтительной миной, и Артур понял еще раз, сколь бессмыслен его искренний добрый порыв: тщетно предлагает он Ланселоту лен, крепость или ранг высокий — тот, словно безумец, прет на рожон и в мыслях не держит стать богатым и над людьми господином.

Сонмище лизоблюдов толпилось уже в опочивальне, а славный рыцарь все стоял, размышляя, обрушиться ли ему на это отребье или наградить пощечиной Гиневру.

— Или вы не слышали? — вскричала Гиневра. — Он покусился на добродетель мою, супруги и королевы! Приказываю вам убить его!

К этому времени Ланселот был уже в сапогах и кожаном камзоле, но по-прежнему безоружный.

— Эй вы, назад! — рявкнул он; придворная челядь отпрянула, и Ланселот засмеялся. — И ты хотела, чтобы эти вот меня убили? Но они же — слуги!

— Наглый проходимец! — прошипела Гиневра.

— Экая ты шлюха! — бросил ей Ланселот и тут заметил давешнего нахального слугу. — Поди-ка сюда!

Слуга опасливо приблизился.

— Мила ли жизнь тебе?

— О да, господин рыцарь!

— Ступай вниз, пусть конюхи приторочат торбу к седлу коня моего. Меч, плащ, перчатки — в седло! Если же пикнешь кому об этом, — схватил он его за ворот, — то не я, так друзья мои тебя прикончат! Ступай! — От шарахнувшейся назад армии слуг повернулся Ланселот к королеве, чтобы «отчитать» ее, и оторопел. Гиневра держала перед собой одеяло, прикрывая обнаженное тело, и по лицу ее катились слезы.