Валерий Мусаханов - Испытания

Лицо ее было злым, похолодели глаза, и она стала еще прекраснее.

— А твой муж? Он ведь, кажется, неплохой, и работяга.

— А что — муж?! Нужно же за кого-нибудь выходить замуж. Он неплохой, но я его никогда не любила. Плохо, когда мужчина непроходимо добродушен и знает только работать до пота и пьянствовать. Он и пьяный-то остается таким же добряком, как трезвый. Это очень скучно. Он разозлился только один раз, когда застукал меня с Ареем. Тогда, мне кажется, он был даже симпатичен, и так здорово треснул этого балбеса треножником по башке! Честное слово, я готова была уважать его за это, если бы назавтра, напившись, как пастух, он не обнимался с Ареем.

— И у тебя не было подруг? Та же Артемида…

— Что, она — моя подруга?! Клянусь волнами всех морей, я не могу простоять с нею рядом ни минуты, так от нее несет конюшней. Совершенно дикая баба, которая боится мужчин и трясется за свою девственность, как будто это бог весть какое сокровище. Она же трусиха и грязнуля. Ей на самом деле так хочется переспать с кем угодно, что она целыми днями носится по лесам и орет, как мартовская кошка. И делает вид, что охота — самая большая страсть ее жизни, но она даже лука держать не умеет и никакой дичи не добыла, а только подбирает всякую дохлятину. И охоту она себе выдумала, чтобы все знали, что это ее занятие… А на самом деле она позабудет все, если какой-нибудь дурак женится на ней, только за тысячи лет не нашлось ни одного такого.

— Ты пристрастна, милая, в тебе говорит обида, — сказал он с острой печалью. Потому что ее слова, злость и цинизм их удручали его.

— А эта Афина, смех один. Ну кому приятна женщина, которая хочет казаться умней мужчины, да вдобавок если у нее ухватки гладиатора. Носится с тухлой головой Горгоны и воображает, что очень оригинально и пикантно, а все шарахаются. И вообще, пожалуйста, больше не спрашивай о них. Я им никогда не прощу…

— Что они тебе сделали?

— Мне они ничего не могли сделать. Но они выместили свою злость на тебе.

— На мне?!

— Они присудили тебя к бессмертию. А это такая тоска…

— Ну! Я что-то не очень боюсь такой кары.

— Ты еще не понимаешь, как это плохо. Рядом с вечностью все кажется несущественным.

— А может быть, это и хорошо? Знать, что все пройдет, что все уже было и будет вновь.

— Нет, это проклятие. Если все вечно, то все непоборимо. Ни к чему мужество и жертвы, ни к чему любовь, печаль, роса, и никогда добро не превысит зла.

— Ну, не надо тебе думать об этом, милая. — Он улыбнулся чуть насмешливо и погладил ее по щеке. — Тут давно все ясно, просто ты не на уровне современного знания… Правда, тебе оно не нужно. Ты и так прекрасна, и я люблю тебя.

— Да? Вот хорошо, — сказала она, вздохнув, закрыла глаза, поудобнее примостила голову у него на плече и мгновенно заснула.

Он лежал в полумраке с открытыми глазами и думал о том, что она рассказала ему, думал с непонятной холодностью и отчуждением, будто не она лежала с ним рядом, овевая его висок теплом своего дыхания. Он вдруг понял, что рядом не только прекрасное тело и душистые нежные ладони, которые он целовал, а еще целый мир обид и мыслей (пусть даже смешных и наивных), разочарований и тоски о счастье, и памяти о встречах, и усталости от груза красоты, который она обречена нести через жизнь. И острая ранящая ревность полоснула по горлу, стеснив дыхание, и он понял, что все случившееся с ним сегодня — лишь обман, игра воображения, изголодавшегося по верности и счастью. Да, он может целовать ее плечи и ладони, зарыться лицом в копну ее сверкающих волос, но над прошлым он не властен, и эта часть ее существа никогда не будет принадлежать ему, как и его прошлое, его обиды и мысли никогда не будут принадлежать ей. Нет еще способа преодолеть эту разобщенность; только с сегодняшнего дня у них все общее, но то, что было до этого с каждым, слишком значительно, чтобы можно было позабыть. Это прошлое сделало их такими, какие они есть. И прошлое вечно будет стоять между ними…

Его горестный тяжелый вздох разбудил ее.

— Ты не спишь? — Она теснее прижалась щекой к его плечу.

— Да, так что-то, а ты спи, — тихо сказал он, стараясь не выдать свою печаль. Но она поднялась на локте и пристально взглянула ему в лицо, потом снова легла и сказала:

— Ты не думай ни о чем. Я хочу, чтобы ты был счастлив и не помнил ни Арея, ни Гефеста. Пойми, их не было, как и всех других. Ты — мой любимый, первый и единственный. Я сейчас — самая чистая, самая невинная, я — счастливая женщина! Значит, раньше ничего не было. Это в несчастье женщина вспоминает все плохое и стареет-стареет. Ты понял?