А было дело двадцать восьмого декабря, добрые люди уже к Новому году готовились. Завьялов прилетел к своим на следующий день — бабушку без него похоронили. Да и мать уже не ждала. Говорит: «Каким ветром?»
Из глубины комнаты вышла девушка лет двадцати двух, в свитере, обтягивающем фигуру, светловолосая, высокая, и певуче сказала: «Здравствуйте, меня Ниной зовут». Завьялов немного опешил, а мать заплакала и сказала, что они с отцом и бабушкой пенсионеры и пришлось от неполного достатка жиличку взять, сын-то и думать о них забыл… Не знал, куда глаза девать, и беспощадно думал: «Скотина! Какая же я скотина!» Себе ни в чем не отказывал, а о стариках и не вспомнил. Позже, идя с Ниной по улице, отделял в кармане хрусткую новенькую сотню для родителей и слушал звонкий голос девушки: «Представляю, что ты им о севере наплел! Мать только и говорит — бичует Пашка, бичует…» Он вникал, совестился и в то же время чувствовал, что внезапная, чужая, случайная эта девушка интересует его сейчас больше, чем старые мать с отцом, чем ушедшая бабка, а эта, живая, умненькая, будто несла в себе какую-то тайну, и Завьялов смотрел на Нину, не отрываясь. Они сходили на почту узнать, нет ли от Кузьмича телеграммы, — телеграммы не было, и дома, вечером, Павел, забыв о всяком притворстве, раскрывал матери с отцом и Нине, что такое Север, и переживал до того, что мать его по голове погладила, сказав: «А все равно тебе достается…»
— Ну, я тут с вами безлошадным останусь! — кричал Завьялов с подножки. — Вы как лесины кладете?!
Он знающе, громко учил добрый десяток мужчин латать лежневку, и они во всем слушались его — ремонтники скважин, Бочинин, геодезисты, операторы и даже помощник бурмастера Родион Савельев.
Потом Савельев сказал:
— Слышь, Завьялов… Закурить нету?
— Нету! — отмахнулся Павел. — Я еще только к зиме закурю, когда зимник откроется. А сейчас — не запланировано.
Он рывком сел за руль и медленно повел машину, а люди стояли с двух сторон на обочинах и, не отрываясь, следили за колесами.
— Нет! — сказал вдруг Завьялов Нине. — Не получится! Тут подстилка получше нужна. — Он высунулся в окошко. — А ну, еще веток накидайте. Да не толстых, не толстых, которые поэластичней.
ГАЗ скрежетал тормозами, покачивался, а Завьялов, не отрывая глаз от дороги, крутил баранку, забыв, кажется, обо всем — и о сидящей рядом Нине, и о далеком доме.
…Тогда же вечером пришла соседка и принесла… нет, не телеграмму от Кузьмича, которую Завьялов ни минуты не переставал ждать, а повестку в военкомат. Запомнил, как Нина настороженно взглянула на него и ушла тотчас спать, а он ночью глаз не сомкнул, ломая голову — почему повестка: он и отслужил, и с учета снялся. Что такое?! И еще он ждал утра, потому что должна была быть телеграмма. Не могла не быть. Ведь если ей не быть, то куда ж ему деваться? Ранехонько собрался в военкомат. Уже когда выходил, из-за своей двери выглянула заспанная Нина и сунула бумажку с телефонным номером, сказав: «Как выяснится, на работу мне позвони». У него огнем охватило лицо, и он, держа в руке эту бумажку и повестку, поспешил в военкомат.
Вышла, конечно, ошибка. Но главное, надо же было такому совпадению случиться?
Дома родители с ума сходили, но он не домой побежал, не на почту пошел, а кинулся Нине звонить. Она выслушала и ответила: «Еще позвони, когда телеграмму получишь».
И он уже хотел, чтобы телеграмма запоздала, и тут же клял себя: такой-сякой немазаный, не зря у тебя и репутация такая. Ведь если телеграмма не придет, что с командировкой делать, опять лица получится?
Но телеграмму уже принесли домой. «Жду Горьком гостиница «Сормовская» не позже тридцать первого декабря». На дворе стояло тридцатое.
Распростился с отцом-матерью, Нине привет передал и помчался в аэропорт. Чтобы билет достать, размахивал Кузьмичевой телеграммой, будто мандатом, разные слова про Сибирь да Север говорил, а после слонялся, ждал рейса. Свечерело — и он увидел Нину. В белом пуховом платке, полная от одежек, она искала его, и он кинулся к ней, наступив кому-то на ногу.
Она сказала: «Ну, видишь, все хорошо. А я весь день думаю-думаю. Разбередил ты мне душу вахтовым поселком. Я же нефтяник, Пашенька, на химкомбинате после техникума работаю». — «А чего кислая?» — «Какая у меня тут жизнь, Паша? Каждый день трамвай, еле втиснешься, каждый день за кульман встаешь… Одно и то же! И с жильем — туман». — «Приезжай! Я как прибуду на место, все узнаю. Приезжай!» — «А что? Может быть! Ну, а ты напиши, Пашенька, как у тебя все сложится. Ладно?» Он едва удержался, чтобы не обнять ее. Написал, конечно, сразу, со всеми подробностями.
Читать дальше