Борис Фаин - Вахтовый поселок

Вокруг раздавалось тогда:

«Форсированный режим? Чепуха! Эксплуатация оптимальная!»

«Коррозия технически исключается».

«А может, плывун? Может такое стрястись?»

«Ох-хо-хо! В этих болотах что хочешь может стрястись!»

«Все тут проще. У нас пласт как наполняется водой? Мысль поняли? Поняли?!»

Как бы там ни было, а Нина уже много дней подряд не одна в тайге: ремонтники рядом со своей платформочкой и инструментом, с деревянной надстроечкой над арматурой сто восьмой, частично снятой…

Вот и сейчас ГАЗ почти уперся в ствол лиственницы, и ремонтники спрыгнули на деревянный настил.

— Ой-ой, — сказала Нина. — Вертолетную-то как пылью обметало! Ни за что летчики не сядут.

— Сядут! — отмахнулся Бочинин, догоняя ремонтников.

— А вот и не сядут. Что я, не знаю! — настаивала Нина. Но ее слова будто повисли в воздухе, ни до кого не дошли. И лишь у одного человека слух оказался чутким — как всегда, когда что-то касалось Нины.

Завьялов, нахохлившийся, молчаливый, обедневший из-за дорожной своей потери, заново включил зажигание и сказал, полуотвернувшись:

— Ладно, может, подгоню водовозку.

— Ой, Пашенька… Правда? — просияла Нина.

Водовозка стояла у буровиков. Если из нее окатить вертолетную площадку, хоть немного пыли прибьешь.

Разворачивая машину, Завьялов ничего больше не сказал, а Нина, проводив его улыбкой, пошла к скважинам.

Работы у нее хватало. Каждая скважина занимала по часу. Семь скважин — семь часов (восьмая — водяная, для поддержания пластового давления). Нина отбирает пробы на содержание воды, замеряет давление, проверяет дебиты. Она ворочает железным вентилем, смотрит на манометр, записывает в тетрадку цифирь. Скучать — когда?

Однажды пробовала поскучать — и зареклась. Присела на бочку, стала всматриваться в тайгу и думать — не думать, а так, созерцать, и вдруг видит: медведь. Серо-черный, мохнатый, медлительный, лапы мягко ставит. Идет и идет к ней. Глаза — пуговки. Вертит головой, с шеи что-то отряхивает. Встал в пяти шагах. Посмотрел. И вбок пошел — не решился на рукотворную песчаную площадку выходить.

Чуть не умерла. А потом смеялась. И главное, глупо думала все время об одном: ну вот, расскажу — не поверят ни за что!

Однако поверили. И поверили без удивления. Ритка вообще холодно заметила: «Ну и что! Подумаешь! Какой-то мишка… Они ж сами не нападают. — И добавила: — Нинка, ты лучше парня хватай. Пока не поздно. Он на тебя вчера в кинозале та-а-ки-ми глазами смотрел, что я даже позавидовала. Грабастай Завьялова, стоящий он человек! Советую».

«Спасибо. Я подумаю», — ответила Нина и пошла к экскаваторщикам в комнату рассказывать про медведя. А ночью к ней Оленька на койку села. «Нин, а Нин? А хочешь, закатим такую свадьбу… Я в базовый лечу, в штабе поговорю, хочешь? Первая комсомольская свадьба… На вахтовом!» — «Оленька, золотко, спать хочу». — «Ну, спи», — сказала та и погладила куклу, которая не преминула пискнуть.

…Выглянуло солнце, когда Нина уже завершила обмеры трех скважин, — дебиты были постоянные, и еще Бочинин издалека оповестил:

— Нина! Завтра запускаем сто восьмую!

Она подпрыгнула, захлопала в ладоши и крикнула:

— Ур-ра-ааа!

Родион пришел в вагончик, кинув на койку спортивную сумку, отворил фрамугу, чертыхнулся, ибо на его смятом одеяле валялись неприбранные шахматы и полураскрытый военно-исторический журнал. Попил квасу, который готовила Марьямовна не менее вкусно, чем свои борщи. И подумал, что именно здесь все у него разладилось с Ниной. Переодеваясь в робу, все-все перемалывал снова.

…Вахта работала на буровой, Никифоров улетел в базовый город, а он, вернувшись с охоты, обдирал шкурки с убитых белочек, когда в дверях неслышно стала Нина и тихо, спокойно спросила: «Родик, а ты браконьерствуешь?»

Эх, не надо было ему дергаться. Надо было засмеяться, вытащить удостоверение и прояснить, что все в порядке, Нинке-то откуда знать про охотничий сезон? Да и что такое сезон, если здесь места малонаселенные, законы Большой земли действуют условно, или сочинить сказку, что Вихров Герард простудил головку в погоне за истинными браконьерами и он, Родик, должен — слышишь, Ниночка, должен, обязан! — другу шапку спроворить. И еще спросил бы, нет ли среди вахтовых какого-нибудь скорняка по второй, разумеется, профессии…

Природу своих промахов он только теперь понимал: слишком дико было видеть эту ее наивность, которая пострашней бывальщины, эту серьезность до бесстрашия, с которой она прибыла сюда, с которой рассказывала потом про свое свиданьице с шатуном, хотя, впрочем, это и не шатун был, зверь освободился от спячки и успел нажраться… И потому не тронул.