Валерий Варзацкий - Пьяная жизнь

приезжаю к тебе. К теплу, любви, состраданию. И надо же так

случиться, что через несколько часов, уже под вечер, тебе

принесли повестку, предписывающую явиться в райотдел.

Хорошо, что они поленились нагрянуть в дом…

Как достойно, мужественно ты себя повела! Вдруг стала

серьёзной, собранной. Молча надела новую кофту, повязала

чистый платочек и, опираясь на палку, пошла как в бой.

Заслонить. Спасти.

Невозможно забыть твои мучения, когда надо было хоть

что-нибудь поесть. Исхудавшая, потухшая, в ставшем большим и

не к случаю новом халате, поверх ночной сорочки ты с трудом

сидела за столом и то подносила ко рту дрожащей рукой

маленькую ложечку манной каши, то бессильно, роняя на пол

кашу, отводила в сторону. Слёзы из почти ослепших от

глаукомы глаз текли по морщинам запавших щёк и капали в

тарелку. В тот же день ты как-то очень мягко, чтобы не

расстраивать сына, сказала, что знаешь о своей близкой смерти, и

тут же, виновато улыбаясь, начала меня успокаивать.

Многое я бы отдал, если бы удалось вырвать, выжечь из

памяти твой плач и бессвязные причитания: «Куди ви?! Ви що,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

вже їдете?! Як же це так?! Ой, Боже мій! Лідуся! Золотушка

бабушкина!».

Прости, мамочка, не предупредил тебя, что уедем с дочкой в

4 часа, боясь, что всю ночь будешь плакать, и придётся вызывать

«Скорую». Но материнское сердце не обманешь. Слепая, глухая

ты всё равно почувствовала.

Нет, не забыть мне ту тёплую летнюю ночь и прерываемые

рыданиями самые ласковые в жизни слова из окна нам вдогонку.

Мы почти бежали, не в силах вынести эту пытку, и всё тише и

тише доносилось: «Внученька, я тебе так лю… Синочок…

Ріднесенькі… Приїзжайте…» Больше я тебя живой не видел.

Ты безоглядно верила в меня. До твоего ухода я не ведал,

насколько сильно помогают детям материнская любовь и вера.

Ни разу (с ума сойти, не могу вспомнить хотя бы один случай…)

ты не сказала мне «нет». И ладно бы это касалось студенческих

лет, когда я жил в Одессе. Но, на самом деле, уже в 6-м классе я

сказал тебе, что буду историком, поэтому тратить время на

физику, математику, химию нет смысла. Ты сразу согласилась и

больше я к урокам не готовился. По гуманитарным предметам,

исключая сочинения и стихотворения, я всё знал и без

подготовки, а по «не моим» учителя, закрыв глаза, ставили

«тройки». Самое интересное, что мы с тобой оказались правы –

точные, естественные науки так никогда мне и не пригодились.

Хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень любил. Когда жил

вдали, каждый день о тебе вспоминал, считал дни, собираясь

домой, десятки раз перечитывал редкие, с трудом написанные

письма. Пульсарами высшего счастья живут во мне первые

минуты в нашем доме, когда я, бросив вещи, обнимал тебя, а ты

говорила: «А ну сядь коло мене. Дай я на тебе подивлюсь».

Восторженно-ласковыми глазами рассматривала моё лицо,

Валерий Варзацкий

гладила щёки, волосы, руки шершавыми пальцами, вкусно

пахнущими вертутой с яблоками.

Не пришлось сказать тебе о своих сыновних чувствах. Но,

думаю, что ты о них знала, потому, что в старинной, наверное,

ещё дореволюционной сумочке, среди самых – самых дорогих

тебе вещей, в газетке, вместе с прядью моих первых волос я

нашёл своё сочинение 5-го класса «Моя мама». К сожалению, всё

содержимое сумочки исчезло. Зато в своих архивах недавно

обнаружил нечто озаглавленное «Белый дом», написанное мной в

19 лет. Прочитай, надеюсь, тебе будет приятно.

«Ещё не проснувшись ощущаю белый свет. Белый

пододеяльник тёплыми складками, как жабо, окутал моё лицо. Он

сливается с подушкой – белоснежной, яркой, хрустящей. Тёплые

волны белой радости начинают топить меня в белом.

Я и сам белый, чисто вымытый. Кожа на лице приятно-