Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста

Услышав топот множества коней и бряцанье многочисленного оружия, турки, уже плотно окружившие христиан, в паническом ужасе бросились бежать, думая, что уж не высадились ли неожиданно венецианцы с целью напомнить, что лев св. Марка еще жив и готов жестоко отплатить за те ужасы, которые совершались в Фамагусте по приказанию кровожадного Мустафы. Может быть, явилась даже целая эскадра военных кораблей.

В страхе перед этой грозной силой люди Метюба, оставшиеся без своего предводителя, бежали, как стадо испуганных овец, оставив на произвол судьбы всех своих убитых и раненых.

— Дамасский Лев! — вскричал Перпиньяно, первый из христиан понявший настоящую причину постыдного бегства турок. — А, и Никола вернулся с ним!..

— Где герцогиня? — отрывисто спросил Мулей-Эль-Кадель, спрыгивая с покрытого потом и пеной коня.

— Здесь! — крикнул ему в ответ выбежавший на крыльцо Перпиньяно.

Не говоря больше ни слова, Мулей-Эль-Кадель быстро вбежал в дом и в следующее мгновение был уже перед Элеонорой.

— Жива!.. Жива!.. — задыхаясь от радости и весь красный от волнения, воскликнул он.

— Мулей!.. Вы? — в свою очередь вскричала Элеонора, тоже покраснев при виде его.

— Я, синьора. Я явился сюда, кажется, как раз вовремя… А где поляк Лащинский, убийца виконта Ле-Гюсьера?

— Вот он, мертвый… Я убила его… Но вы назвали его убийцей виконта? Неужели это правда?

— Правда, синьора, — вмешался Никола, — я сам видел, как Лащинский бросился с галеры в воду вместе с живым еще виконтом, а потом уже один подплыл к лодке, которая направлялась к берегу… Да, синьора, не турки виновны в смерти вашего жениха, как вас, быть может, уверял этот предатель, а он сам.

Герцогиня, вдруг сильно побледневшая, несколько времени простояла неподвижно, устремив широко раскрытые глаза на труп поляка, потом с громким, душу раздирающим криком упала без чувств на руки Мулей-Эль-Каделя.

Полчаса спустя отряд Мулей-Эль-Каделя и спутники герцогини под его предводительством уже покидали безлюдное селение, на кладбище которого было предано земле тело бедного Эль-Кадура. Мулей-Эль-Кадель и герцогиня ехали рядом молча, занятые каждый своими мыслями и чувствами. Вдали еще виднелись бегущие солдаты и матросы Метюба.

В тот же день к вечеру, беглецы, находившиеся теперь под такой сильной охраной, въезжали в городок Суду, где Мулей-Эль-Кадель озаботился отыскиванием приличного помещения для герцогини, которая, очевидно, готова была заболеть от всех перенесенных ею за последнее время потрясений. И действительно, едва она успела лечь, как у нее открылась сильная горячка, едва не сведшая ее в могилу. Целые две недели больная была в таком состоянии, что окружающие ее каждую минуту ожидали ее смерти, но молодость взяла свое: произошел благоприятный перелом болезни, и молодая девушка медленно стала поправляться.

В один прекрасный день, когда герцогиня уже совершенно оправилась и собиралась вернуться на родину, в Суду прискакал турецкий капитан, на верхнем конце копья которого развевался белый шелковый платок, и потребовал, чтобы его немедленно провели к Мулей-Эль-Каделю. Он молча поклонился ему и вручил небольшую шкатулку, обернутую в зеленую шелковую материю. При виде этой шкатулки лицо Дамасского Льва покрылось смертельной бледностью.

— От Селима, нашего повелителя! — громко произнес султанский посланец.

После этих торжественных сказанных слов он, снова поклонившись, вышел, вскочил на своего коня и галопом умчался назад.

— Что это такое, Мулей? — с беспокойством осведомилась герцогиня, присутствовавшая при этой краткой сцене.

— Вот посмотрите, — сдавленным голосом ответил молодой турок, развертывая и открывая шкатулку, сделанную из кованого серебра художественной работы.

В этой изящной вещичке, на красном бархате, оказался искусно сплетенный шелковый шнурок.

Элеонора испустила крик ужаса. Черный цвет шнурка доказывал, что если получивший его не воспользуется им для того, чтобы собственными руками задушить себя, то будет посажен на кол.

— Боже мой, Мулей, что же теперь делать? — со слезами на глазах спросила девушка, в невольном порыве бросаясь на грудь молодого человека.

— Что делать? Я вижу, что жизнь с этой минуты становится для меня слишком заманчивой, чтобы я мог решиться добровольно отказаться от нее. Я покоряюсь этому указанию свыше, отрекаюсь от веры отцов своих и принимаю религию своей возлюбленной, если только она согласна иметь меня своим мужем.