Николай Свечин - Московский апокалипсис

— Эй, а вы куды? — раздался сзади крик и к ним подбежал парень с ружьём. Держал он его, как вилы.

Батырь навис над рекрутом, словно гора.

— Тебе чего, дурень?

— Э… вы же тово…

— Чего того?

— Нельзя же!

— Нам можно.

— Меня же тово… накажут за вас!

Ахлестышев усмехнулся и похлопал парня по плечу.

— Война, брат! И не такое случается. Ты иди, а то отстанешь. Гля, как далёко ушли!

Рекрут обернулся — хвост колонны был от него уже саженях в сорока. Махнул рукой и побежал догонять, только лапти замелькали…

Пройдя переулок насквозь и свернув за угол, троица остановилась.

— Спасибо! — первым делом сказал Ельчанинов. — Не знаю, как бы я без вас вырвался.

— Не жалко! — хохотнул налётчик.

— Ну, давайте теперь прощаться, — торопливо вымолвил Пётр. — Ты куда сейчас, махонький?

— К Мортире Макаровне.

— К какой мортире? — удивился штабс-капитан.

— Это Сашина подружка, — пояснил беглый каторжник. — Гулящая. Весит восемь пудов, потому и прозвище такое. Я видел её на свидании в тюрьме — впечатляет!

— Она у меня дородная, — гордо подтвердил налётчик. — Страсть как своё ремесло любит! Огонь, не баба. В Волчьей долине живёт. Спонадоблюсь — ищите меня там.

— Будешь портняжить с дубовой иглой?

— А то! Полиции нету — лови случай! Худое дело везде поспело. Ну, Петя, храни тебя Господь. Может, свидимся ещё.

— Это навряд ли. Я сейчас на Остоженку, и вечером же прочь из города. Пока тут столпотворение, удобно проскочить разъезды. Храни и тебя Бог, Саша, и спасибо тебе за всё!

Друзья крепко обнялись, расцеловались и Батырь быстро ушёл.

— Прощайте и вы, Егор Ипполитович. Желаю вам уцелеть!

— Береги вас Бог, Пётр Серафимович!

Дворяне — настоящий и бывший — пожали друг другу руки и разошлись.

Пётр решил через Миюзский рынок пробраться на Тверские-Ямские улицы, по ним дойти до Триумфальной площади и уже по валам [9] Имеются в виду валы бывших укреплений Белого города, на месте которых тогда начали устраивать бульвары Садового кольца. спуститься на Остоженку. Первое, что его поразило по дороге — это почти полное отсутствие людей. Миюзская площадь, обычно оживлённая, оказалась совершенно пуста. Огромные лабазы лесоторговцев стояли с распахнутыми воротами, но вокруг бегали только собаки. Со злобным лаем они накинулись на Ахлестышева, и тот опрометью помчался от них прочь.

Первых людей беглый каторжник повстречал лишь на углу 3-й Ямской и Речкина переулка. Две телеги под охраной рослого мужика стояли возле богатого дома. На земле валялась выломанная калитка — видать, рвали лошадью. Через пролом туда-сюда сновали четверо, по виду подмосковные крестьяне. Они выносили из дома охапками всякую рухлядь, наваливали в телеги и снова уходили внутрь. Всё делалось сноровисто и быстро, груды вещей на телегах умножались. Не сразу Пётр догадался, что наблюдает грабёж. Поравнявшись с телегами, он остановился было поглазеть, но караульщик тут же шагнул к нему, замахиваясь кнутом.

— Проваливай, покуда цел!

И Ахлестышев опять припустил бегом. Ещё в двух домах по улице он застал такие же сцены. И во всех случаях орудовали не воры и разбойники, а обыкновенные мужики. Они словно стеснялись своего занятия: прятали лица, суетились, но грабежа не прекращали. Чудеса! Обычно робкие перед любым будочником, крестьяне вдруг нутром почуяли вседозволенность… Что-то будет дальше, с нарастающим беспокойством думал Пётр.

Приближаясь к Большой Садовой, он издали услышал гул множества голосов. Подойдя, поразился. По улице в четыре ряда ехали на восток повозки и экипажи всех и видов. Простые телеги соседствовали с элегантными ландо, тарантасами и колясками с гербами на дверцах. Плотный густой поток, сколько хватало глаз, тянулся к Сухарёвке. Оттуда, видимо, люди расходились к заставам, стараясь быстрее вырваться из города. Поток еле-еле полз. Возницы нервничали и ругались, кто-то лез не в очередь и этим лишь замедлял движение. Вот две повозки сцепились дышлами и кучера бросились в драку… Юркие верховые лавировали между экипажами. А по тротуарам такой же сплошной нескончаемой массой двигались пешеходы. Тут были и мамаши с детьми, и почтенные старцы, и дворовые обоего пола. Кто-то тащил скарб на себе, иной толкал доверху нагруженную тележку. Люди молчали или переговаривались вполголоса, толкались, бранились, мешали друг другу. На все лады злобно и затравленно склонялись имена Ростопчина и Кутузова. Рыдали грудные младенцы, охали бабы, несколько обывателей тащили за собой заморенных коров. И всё это неисчислимое полчище, словно колонна лесных муравьёв, ползло и ползло на восток.