Николай Свечин - Московский апокалипсис

— Вот, ребята, энтот вельзевул добро не даёт, — указал на смельчака Дырявый. — Тих, да лих! Надо его на куски порвать. Наука чтоб.

Положение новичка сделалось безвыходным. Он прижался к стене, выставил кулаки, но с четверыми как совладать? И Ахлестышев, которому понравилась храбрость незнакомца, скомандовал из своего угла:

— Отошли от человека!

Уголовные недовольно оглянулись: откуда там защитник выискался? Только-только веселье начинается…

— Слышь, барин, — оскалил гнилые зубы один из жиганов, — ты бы не лез в чужую похмель. Неровён час, что случится.

— А он не барин, его лишили! — радостно пояснил Точилов. — Теперя такой же каторжный, как и мы.

— Ну, — рассудительно пробурчал второй жиган, — значит, и спрос, как со всех. Бери его в оборот, ребята!

Саша-Батырь за спиной Ахлестышева приподнялся и тихо спросил:

— Пора?

Пётр молча кивнул. Огромный детина спрыгнул с нары и подошёл к уголовным. В камере сразу стало темно и тесно. Казалось, гигантская фигура Саши заполнила собой всё свободное пространство. Драчуны тут же притихли… Батырь взял двух пришлых за грудки и просто выкинул наружу, словно котят. Потом ухватил зачинщиков, посмотрел на Ахлестышева:

— Петь, а с этими что делать? В парашку макнуть стервецов?

— Не надо; всю камеру завоняют. Поучи дураков, как на чужие карманы зариться. Только не калечь…

Получив по паре увесистых затрещин, вор с дезертиром убежали от греха подальше в коридор. А новенький поклонился своим заступникам и каждому церемонно сказал:

— Благодарю!

— Старайтесь не отходить от нас далеко, — посоветовал ему Пётр и отвернулся к стене. После приговора он почти не разговаривал, и уж точно не хотел ни с кем заводить знакомств.

Вечер завершился без происшествий. Фартовые, получив трёпку, вернулись лишь перед отбоем. Напуганные, они не стали трогать и поляка. Тот держался особняком, не представился соседям и вообще глядел волком. На ночь староста камеры велел ему располагаться возле параши, а смелого мещанина положил к порогу. Согласно арестантским законам, вновь прибывшие получают самые плохие места. Потом, по мере выслуги превращаясь в старожилов, они станут передвигаться с пола на нару и от двери к окну. Лучшие места в камере — у окна возле печи, сейчас их как раз занимали Ахлестышев и Саша-Батырь. Василий Иванов, или как его там, безропотно положил голову на порог и скоро уснул. Вот молодец, подумал Пётр: и храбр, и нервы в полном порядке, а тут…

Поймав теперь взгляд новичка от двери, он вдруг сообразил, что тому холодно и неуютно, и махнул приглашающе рукой:

— Перебирайтесь сюда.

Мещанин, осторожно перешагивая через лежащих, приблизился. Ахлестышев подвинулся, освобождая ему место на нарах.

— Садитесь. Следующую ночь спать будете здесь. Если не угонят… Саша, конечно, медведь, но зато не холодно. Поместимся как-нибудь.

— Спасибо.

— Не обижайтесь на меня, что я давеча отвернулся. Настроение ни к чёрту. В каторгу идти без греха… Ну да ладно. Давайте знакомиться: Ахлестышев Пётр Серафимович. Лишён прав состояния и приговорён к двадцати годам каторжных работ за убийство отставного бригадира Повалишина с супругой и слугами. Чего я, разумеется, не совершал… Здесь каждый скажет вам, что он не убивал и не грабил, а сидит зазря. Но в моём случае это правда. А вы кто будете?

— Василий Иванович Иванов, клинский мещанин, — ответил новичок с едва заметной запинкой.

— Да неужели? — усмехнулся Пётр. — А по-моему, вы офицер. И сюда помещены военным начальством. Видимо, вам поручено остаться в Москве, когда в неё придут французы.

— Для чего же?

— Чтобы вести разведку.

«Мещанин» покраснел и огляделся украдкой по сторонам — не слышит ли кто их разговора. Но все вокруг ещё спали. Понизив голос до шёпота, он сказал:

— Прошу вас никому не высказывать вашу догадку. Неужели это так заметно?

— Для того, кто умет думать и наблюдать — да.

Офицер помолчал, потом пояснил виновато:

— Всё делалось в такой спешке… Никто не предполагал, что Москву отдадут. А что именно, позвольте узнать, меня выдало? Может быть, мне удастся это изменить…

— Вы теперь должны постоянно держать в голове ваши манеры. Не забывать о них ни на секунду. А выдают вас, во-первых, прямая спина и уставный шаг.

— Это я могу! Ссутулюсь и начну семенить ногами. А во-вторых что?

— Во-вторых, у вас повадка человека с чувством собственного достоинства. А у мещан это не очень принято.