Роберт Маккаммон: Мистер Слотер

Если что общего и было у них, кроме агентства «Герральд», так это шрамы на лицах. Знаком отличия у Мэтью был серповидный рубец, начинавшийся над правой бровью и плавно уходящий под волосы — памятка о битве в лесу с медведем три года назад. Ему повезло, что он вообще еще ходит по земле. У Грейтхауза имелся неровный шрам, прорезающий левую бровь и оставленный — как объяснял он обиженным голосом — разбитой чашкой, которую бросила в него третья жена. Бывшая, разумеется, — Мэтью никогда не спрашивал, что с этой женой сталось. Но если честно, то у Грейтхауза имелась и коллекция настоящих шрамов: от кинжала наемного убийцы, от мушкетной пули и от удара рапиры. Но все под рубашкой.

Они подходили к трехэтажной громаде Сити-Холла, построенной из желтого камня на перекрестке Брод-стрит и Уолл-стрит. Кое-где в окнах горели фонари, поскольку свое дело в городе требовало работы в поздние часы. Вдоль здания стояли леса: на верхушке крыши возводили купол, чтобы флаг Соединенного Королевства был поближе к небу. Интересно, как переживает визг пилы и стук топора у себя над головой городской коронер Эштон Мак-Кеггерс, отлично знающий свое дело и славящийся эксцентричностью. Он и работал, и жил в своем странном музее скелетов и непривлекательных препаратов в мансарде Сити-Холла. А еще Мэтью думал, сворачивая за Грейтхаузом направо и шагая по Уолл-стрит к гавани, что вскоре в куполе будет сидеть раб Мак-Кеггерса Зед, оглядывая копошащийся под ним город и порт. Дело в том, что черный великан любил молча сидеть на крыше, пока мир торговался, ругался, лез из кожи вон и вообще суетился внизу.

Еще немного, мимо таверны «Кошачья лапа», налево — и Мэтью понял, куда ведет его Грейтхауз.

В середине лета кончилось царство террора Маскера — убийства в городе прекратились. И если бы Мэтью захотел посетить наиболее вероятное место, где может теперь произойти убийство, то нашел бы его за обшарпанной красной дверью, к которой сейчас направлялся Грейтхауз. Над дверью висела побитая непогодами вывеска, объявлявшая: «Петушиный хвост». Окно таверны так часто вышибали дерущиеся посетители, что его просто заколотили досками, в щели между которыми пробивался на Уолл-стрит грязный свет. Из примерно дюжины имеющихся в Нью-Йорке таверн именно эту Мэтью обходил наиболее тщательно. Компания мошенников и «высоких карманов», которые считали себя финансовыми мудрецами, вела там жаркие споры о таких важных материях, как цены на свиной студень и бобровые шкуры, а горючим для этих споров служило яблочное бренди — самое дешевое, мерзкое и крепкое из всех, что когда либо отравляли человеческий мозг.

Мэтью весьма огорчился, увидев, как Грейтхауз отворил дверь и жестом предложил ему войти. Желтый свет ламп рыгнул клубом трубочного дыма, который тут же унесло ветром. Мэтью стиснул зубы. Подходя к зловещего вида двери, он заметил полоску сверкнувшей молнии и услышал грохот кружек сверху, оттуда, где Бог надзирает за этими проклятыми дураками.

— Дверь закрой! — немедленно рявкнул кто-то квакающим басом, будто выстрелила пушка, заряженная картечью из лягушек-быков. — Вонь выпустишь!

— Ну разумеется. — Грейтхауз уверенно улыбнулся, когда Мэтью вошел в едкую вонь зала. — Этого мы допустить не можем.

Он закрыл дверь, и тощий седобородый джентльмен, сидевший в глубине на стуле и безжалостно терзавший хорошую скрипку, немедленно вернулся к этому насилию над слухом.

Лягушка-бык с пушечным голосом, стоящий за баром — этого человека звали Лайонел Скелли, и его огненно-рыжая борода доставала почти до подола грязного кожаного передника, — вернулся к своему занятию: наливать в кружки клиентам свежие — если можно здесь употребить это слово — порции продукта разложения яблок. Клиенты смотрели на пришедших рыбьим глазом.

— Эй, зырь! — провозгласил Сэмюэл Бейтер, о котором было известно, что за свою жизнь он откусил пару носов. В дополнение к прочим достоинствам Бейтер был азартный игрок, бил жену смертным боем и почти все время проводил у дам в розовом доме Полли Блоссом на Петтикоут-лейн. У него была плоская злобная физиономия и курносый нос драчуна. Мэтью понял, что этот человек либо слишком глуп, либо слишком пьян, чтобы притихнуть в присутствии Хадсона Грейтхауза. — Юный герой и его опекун! Пошли с нами выпьем!

Бейтер осклабился и приподнял кружку, из которой плеснуло на половицы маслянистой коричневой жидкостью.

Второй человек в этом «мы» был в городе новой фигурой — прибыл из Англии в середине сентября. Ростом почти с Грейтхауза, мощные квадратные плечи распирают темно-коричневый сюртук. Свою треуголку цвета бродвейской грязи он снял, и видно было, почему его прозвали «Кумпол» Боскинс: на голове у него не было ни единого волоска. Широкий лоб вздымался над мощными черными бровями как настоящая костяная стена. Мэтью не знал о Боскинсе ничего, кроме того, что ему чуть за тридцать и он безработный, но собирается заниматься меховой торговлей. Боскинс курил глиняную трубку и смотрел то на Мэтью, то на Грейтхауза маленькими синими глазками, в которых если и отражалось что-то, так лишь чистейшее безразличие.