Анна Малышева: Посланница судьбы

– Никого не принимать! – приказал он Иллариону, который с этого момента один имел доступ в княжеский кабинет. Илларион с наслаждением вспоминал былые времена своей службы у Белозерского и успешно играл роль лютого цепного пса, как и семнадцать лет назад. Он помыкал всеми слугами, распоряжался ими полновластно, а строптивым не стеснялся дать в зубы, чтобы знали свое место. Даже всевластная Изольда Тихоновна утратила, казалось, свое прежнее влияние на князя. Белозерский все еще был зол на нее после стычки у постели больного сына, а экономка затаила обиду.

– Никого видеть не желаю, слышишь?! – рычал князь Иллариону. – Всех гони к чертовой матери, даже не докладывай мне ни о ком!

Однако чиновнику Третьего отделения Собственной Его Величества Канцелярии Илья Романович никак не мог отказать в приеме. Как он ни был угнетен духом, этот визит его обеспокоил.

– Я пришел к вам по стародавнему делу, – начал с места в карьер Савельев, не видевший смысла церемониться. – Надеюсь, подробности его свежи в вашей памяти, князь! А именно, в мае тринадцатого года вы возвращались с бала-маскарада, данного матушкой-императрицей Марией Федоровной… Царство ей Небесное! – Дмитрий Антонович перекрестился. – Вы ехали в одной карете с графом Обольяниновым и неким бароном Гольцем. Вы подтверждаете это?

При упоминании о том злосчастном бале в Павловске Белозерский невольно переменился в лице. Впрочем, он тут же попытался надеть маску светской непринужденности и с кривоватой улыбкой ответил:

– Вы, сударь, чересчур высокого мнения о моей памяти… Неужто вы в самом деле полагаете, что я способен упомнить, когда и с кем возвращался с бала много лет назад? Я не сочту и всех балов, на которые был зван!

– Ну, тот бал вы должны были запомнить навсегда! – невозмутимо заметил Дмитрий Антонович. – Да и спутников ваших вам затруднительно было бы забыть! С графом Обольяниновым вы познакомились на водах в Липецке и попросили его представить вас матушке-императрице. Кстати, для маскарада вы заказали себе костюм Прозерпины в магазине у Тоньяццио. Маска была украшена подвесками из зеленого ограненного стекла… Весьма приметная маска… По вашему лицу я вижу, что вы начинаете припоминать?

Илья Романович сидел весь багровый и часто, тяжело дышал.

– Да, что-то такое действительно припоминаю… – едва выдавил Белозерский. – Маскарад… Ребячество…

– Во время бала вы встретили барона Конрада Гольца, – продолжал статский советник, – от которого скрывались, потому что за вами числился карточный долг в размере двадцати пяти тысяч рублей. С бала вы уехали втроем в карете графа Обольянинова. По дороге из Павловска в Санкт-Петербург барон Гольц был убит и брошен в болото в придорожном лесу… – Дмитрий Антонович сделал паузу, глядя прямо в глаза князю. Тот сидел, почти закрыв глаза, и цвет его лица сохранял все тот же угрожающий апоплексический оттенок.

– Я не понимаю, что за историю вы мне рассказываете… – прохрипел князь. – И к чему вы клоните…

– Я хочу заметить, ваше сиятельство, что именно вам была выгодна смерть вашего кредитора, – Савельев говорил почти мягко. – К тому же граф Обольянинов дал против вас такие показания, что оправдаться вам будет весьма нелегко…

– Обольянинов – мерзавец! Он подлец! – закричал вдруг Илья Романович, вскочив с кресла и замахав кулаками, словно собираясь драться. – Как он посмел меня оговорить?! Да это клевета, он сам и есть убийца! Он! Вы не знаете, с кем имеете дело!..

– Успокойтесь, прошу вас! – Савельев сделал примирительный жест. – Напрасно вы думаете, что я не осведомлен касательно деятельности графа Обольянинова. Он много лет шпионил в пользу Франции…

– Да, он шпион! – задыхался от негодования Илья Романович. – Мерзкий шпион и убийца! И настоящий дьявол! Он требовал, чтобы я стал его подручным, чтобы я, князь Белозерский, наушничал, доносил, читал чужие письма…

– Так расскажите мне все, что касается этого негодяя, а я с ваших слов запишу! Да велите подать бумагу, перо и чернила, я что-то их не замечаю… – И Савельев осмотрел письменный стол князя, где валялась лишь пара неразрезанных книжек романов.

В такие минуты Дмитрий Антонович от души жалел о своем помощнике Нахрапцеве, оставленном в Санкт-Петербурге. У того был прекрасный почерк и настоящий талант к скорописи. Савельев был докой лишь по части дознания – писал бывший гусар не быстро.

На звонок князя явился дворецкий. Статский советник, присмотревшись к нему, внезапно с удивлением воскликнул: