Александр Ильченко - Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

Чумацкие возы, тем временем щедро смазанные, поскрипывая, покатились дальше, на Киев, уж и песня растаяла в степном мареве, далеко на шляху:

А Явдоха, Ковалёва матинка, всё слушала и слушала ту песню, что давно уж погасла где-то над степью.

Уже и мешки с ладаном джуры да слуги перетащили на крутой курган, что стоял у дороги, да и пан Пампушка отлежался уже под своей колымагой, пока солнце на закат пойдёт дожидаючись, а пани Роксолана, и лаясь, и плача о своём пéрловом монисте, что подарил ей гетман Однокрыл, когда она с ним ездила в Неаполь и Вену, все корила мужа:

— Чтоб тебя орда взяла, дурынду проклятого!

— Уже не рада, гнида, что вышла за Демида? — огрызался пан Купа, оскорблённый в своих лучших чувствах.

— Да чтоб тебя хапун ухватил, голомозого! Такое монисто, такое монисто…

— Бывает, что и муха чихает…

— Да зачем тебе целый воз ладана?

— Сама же сказала…

— Я сказала — мешочек! А ты…

— Умный помысел следует… так сказать…

— Неужто не жалко тебе денег?!

— Денег, денег! — и Купа аж поперхнулся: разговор этот и ему терзал душу, поскольку был он жаден до червончиков, хоть и не понимал того, что звонкая монета для разумного — лишь средство достигнуть цели, а для скудоума — сама цель. И потому, маленько тряхнув ныне мошною, он уже и сам жалел об отданных чумакам двух торбах золота, и слова коханой супруги резали его, что серпом по лытке. Но…

Надо ж ему обороняться!

И он увещевал супругу:

— Мы ныне с таким важным делом едем, что божья помощь нам во как нужна!

— Да он же угорит, твой пан бог, от полного воза ладана!

— Добрее станет по такой хвале.

— Да ему и в голову не придёт, сколько на этот проклятущий ладан денег угрохано! — и пани заплакала. — Ещё и монисто моё…

— Отвяжись!

Но у Роксоланы очи вдруг заиграли вновь.

— Мы сделаем вот как, — сказала она, — долю того ладана — богу. А что останется — в городе продадим. А?

— Такому пану, как я, да базарничать?!

— Я видела в Голландии, в Неметчине, в Италии — там торгуют и не такие паны, как ты. Ого! Стыда ныне в том нет. А ладан… я выручу за него добрые денежки и без тебя, мой глупенький лысанчик. — и молодичка уже утёрла слёзы.

Однако пан обозный, озабоченный какою-то думою, рассеянно сказал:

— Отцепись!

— Заставь дурня богу молиться…

— Не липни!

— Вот олух.

— Молчи! — и пан Пампушка-Стародупский, чтоб уйти от напасти, подался к челяди, расположившейся поодаль, и серебряным голоском приказал: — Пора за дело!

— Трынды-рынды — с горки чёрт! — буркнула Патимэ по-татарски и занялась какой-то работой.

Крепостные слуги вставали один за другим, но пану казалось, что они мешкают, не спешат, и голос его зазвучал пониже:

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка! — и уже начальственный полубасок прорезался, когда он приказал слугам развязывать сложенные на вершине кургана мешки с ладаном и высыпать его кучей на траву, и пану всё казалось, что хлопы да джуры шевелятся не очень-то проворно, и он, сдерживая гнев, чтоб не обрушиться на лентяев в такой торжественный миг, уже нижайшим; деланным своим панским басищем рявкнул: — Высеките огня, вы, идолы, болваны, остолопы! Огня, живее!

Огонь высекать принялись все, кто там был, а с ними и наш молодой коваль, мамин сынок Михайло.

Каждый вынул из шапки-бирки нехитрую «справу» (кресало, кремень, трут и в конской моче выдержанный фитиль), и за миг разожгли и раздули джуры да челядники по доброму пучку летошнего сухого ковыля.

Только у Михайлика почему-то не загоралось никак.

Крупные искры, что звёзды в августе, без толку сыпались наземь. А он всё кресал да кресал.

Мать быстренько выхватила из неумелых рук мужскую снасть, — безотцовщина, он ведь только теперь самосильно учился курить, — мигом высекла огонь и подожгла жгут шёлковой травы.

— Я сам, мамо, я сам, — только и успел промолвить хлопец.

Но в руках у матинки уже мягко полыхал весёлый огонёк.

— Под ладан огня, под ладан! — покрикивал Пампушка. — Подкладывайте со всех сторон. Ну-ка!

И такое было у пана вдохновенное лицо, такое красное и потное от волнения, такое мужественное, пускай на краткий миг, что пани Роксолана в изумлении залюбовалась им невольно — он сейчас ей, пожалуй, даже нравился.

А пан аж приплясывал.

А пан аж дебелой ножкой дрыгал.