Элиф Шафак - Ученик архитектора

– Сына Чоты. Береги его, прошу тебя.

– О нем можешь не беспокоиться. Мы непременно расскажем ему, какой у него был замечательный отец.

Пока Джахан тщетно подыскивал подходящие слова, Балабан вскочил в повозку. Цыгане последовали примеру своего вожака. Каждый на прощание похлопал Джахана по плечу. Когда провожающие уселись, Балабан хлестнул ослика, и повозка двинулась с места. Все махали Джахану на прощание – кроме Балабана. Джахану отчаянно хотелось в последний раз встретиться взглядом со своим давним другом. Однако старый цыган упорно смотрел вперед. Его длинные седые волосы развевались на ветру. Но вот повозка сделала поворот, и Балабан наконец оглянулся. Расстояние, разделявшее их, было слишком велико, но все же Джахан разглядел, что на губах предводителя цыган играет улыбка. Джахан вскинул руку в прощальном жесте. Балабан сделал то же самое. Через несколько мгновений повозка скрылась из виду.

Печаль, острая, как отточенное лезвие, пронзила сердце Джахана. Он опустился на пень и погрузился в размышления. Джахан не знал, какую участь уготовило ему Провидение. Он вновь шел навстречу судьбе с безрассудством человека, которому нечего терять. Так или иначе, мосты были сожжены. Подобно солнцу, ежедневно совершающему путь с востока на запад, Джахан был обречен следовать своей дорогой.

В гавани, как обычно, царила суматоха. Путешественники, моряки и рабы сновали туда-сюда, тесня и толкая друг друга. Едва ступив на причал, Джахан затерялся в толпе. Стамбульский порт по праву считался одним из лучших в мире. Корабли могли заходить туда, не дожидаясь попутного ветра и не используя весел. Капитаны знали: достаточно довериться течению, и оно само внесет судно в гавань. В отличие от города, раскинувшегося на его берегах, пролив Босфор обладал спокойным и предсказуемым нравом. На него можно было положиться. У причалов стояло множество кораблей. Но лишь немногие были готовы к отплытию, и среди них – изящная трехмачтовая каррака, державшая курс в Венецию. Джахан поспешно направился к паруснику.

Памятуя, что теперь он итальянский художник, Джахан с подчеркнутым любопытством озирался по сторонам и приподнимал шляпу перед каждой женщиной, будь то монахиня или знатная дама. Джахан подошел к толпе пассажиров, ожидавших посадки. В основном то были пилигримы, монахи-иезуиты в сутанах и плащах с капюшонами и чиновники с въевшимися в пальцы рук чернильными пятнами. За самодельным столом сидел писец. Люди, толпившиеся вокруг, наблюдали за движением его пера. Джахан завязал разговор с торговцем, у которого купил стакан медового шербета. Внимание его привлек какой-то человек, пытавшийся завести по трапу лошадь, породистого вороного жеребца, глаза которого были закрыты шорами. С сочувствием глядя на прекрасное животное, Джахан думал о том, выдержит ли оно долгое морское путешествие.

Наблюдая за лошадью, Джахан заметил краем глаза двух глухонемых слуг Давуда. Они двигались в его сторону, проталкиваясь через толпу. У Джахана перехватило дыхание, глоток шербета застрял у него в горле. К счастью, глухонемые прошли мимо, даже не взглянув на мнимого итальянца.

Мгновение спустя воздух разрезал пронзительный вопль:

– А ну прекрати, ублюдок!

Оказывается, красавец-жеребец встал на дыбы и столкнул конюха в воду. Порт содрогнулся от хохота, которому вторило испуганное ржание лошади. Соскочив с трапа, жеребец, все еще в шорах, поскакал прочь от корабля. Толпа была так густа, что он не мог мчаться во весь опор, как ему хотелось бы. Но останавливаться конь не желал – врезаясь в толпу, он сметал все на своем пути.

Конюх, которому помогли выбраться из воды, в бессильной злобе потрясал кулаками и сыпал ругательствами. Джахан подошел к нему.

– Как зовут коня? – спросил он.

– Какого черта ты спрашиваешь?

– Как зовут коня? – теряя терпение, повторил Джахан.

– Эбони, – сердито вскинув бровь, ответил конюх.

Джахан поспешил за жеребцом. Шоры свалились с его головы, и, увидев вокруг множество людей, несчастное животное впало в еще большую панику.

– Эбони! Эбони! – звал Джахан, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее.

Лошади не признают имен, которые дают им люди. Тем не менее они различают знакомые звуки и чувствуют, какие намерения за этими звуками скрываются.

Окруженный со всех сторон незнакомцами, жеребец беспокойно ржал и поводил головой. Джахан, догнав его, поднял руки, показывая, что там ничего нет. Бормоча успокоительные слова, он подходил к коню шаг за шагом. Не будь жеребец так утомлен, он, несомненно, не позволил бы человеку приблизиться. Но усталость лошади сыграла Джахану на руку. Он схватил Эбони под уздцы и ласково похлопал его по шее.