Иван Дроздов: Подземный меридиан

Мысль эта устрашила Каирова. Живя в Степнянске, в провинции, он, может быть, поотстал, но грубые, резкие, чересчур решительные меры он всегда считал неразумными, особенно, когда меры эти касались отношений с людьми, затрагивали человеческие судьбы. В глубинных тайниках своей души он ещё с детства пригрел те же думки, что в горячечной запальчивости не раз выплескивал ему Арнольд, но опыт жизни — и больше всего последний урок — загонял эти думки все глубже внутрь души, диктовал осторожность, осмотрительность.

«Нет, нет, — думал Каиров, — если и те… соловьевские люди, как этот… мне с ними не по пути. Я найду средства умерить их пыл. Я им растолкую пагубность крайних мер…»

И ему пришла мысль: «Курица по зернышку клюет и сыта бывает».

— Так что будем делать? — спросил Каиров. — Вы останетесь у меня или…

— Я пойду к себе. Если Михаил и Зина позвонят вам, пошлите их ко мне в люкс. Устал я сегодня.

Арнольд сунул Каирову руку, подался к выходу. И как только он растворил дверь, поток воздуха хлынул через квартиру, сорвал со стола скатерть, взвихрил лежавшие на крышке рояля листы бумаги. И тотчас где–то над крышей раздался гром. Стекла задрожали, листва тополей зашумела. Внизу с треском ударилась рама… Каиров подхватил с вешалки теплый халат, вышел на балкон. Тут он увидел, как, срезывая шапки терриконов, закрывая звездное небо, на город валилась угрожающе черная туча. А в той стороне, за которой простиралась плоская, как стол, приазовская степь, очевидно над самым морем, над древним Азовом, блекло розовел вымытый дождем край неба. Там по кромке туч метались стрелы молний и запоздало, глухо рокотал гром, — стихия ушла оттуда, двинулась на Степнянск.

Тучи гнали волны холодного воздуха, вздымали над городом стаи испуганных птиц, подхватывали дым из заводских труб, прижимали его к земле. Каиров, пройдя по балкону, взглянул на небо, зябко поежился, вскинул ладонь на затылок. Голова в затылочной части противно ныла. Она и вчера его беспокоила, а сегодня к вечеру разболелась сильнее. «Давление!» — подумал Каиров и пальцами сзади надавил на голову, словно бы желая удостовериться: было ли это действительно гипертоническое явление или случайная боль, вызванная нервным перенапряжением последнего дня. Как часто, выражая сочувствие товарищам, страдавшим гипертонической болезнью, он втайне с радостью думал, что этой болезни у него нет и что братья его и сестра, несмотря на преклонный возраст, тоже будто бы свободны от «болезни века». Значит, и наследство здоровое. И вдруг нате — первый признак! «Экая напасть!» — досадовал Каиров, глядя на тучу и ожидая, когда хлынет дождь. Но дождь не проливался, и только дыхание влажных наэлектризованных воздушных масс становилось сильнее и ветви деревьев неистово шумели листвой.

Борис Фомич снова зашел в комнату, сел в угол дивана. Как и тогда, в первые минуты после прочтения фельетона, в голове у него не было ни одной утешительной мысли. Из глубины сознания вновь и вновь поднимались вопросы: «Так ли велико мое преступление? Что я сделал?.. Что?..» И дальше следовали рассуждения, составлявшие жизненную философию Каирова: пользу науке, народу приносит не тот, кто умеет совершить открытие, сделать дело, а тот, кто этому открытию даст ход и движение, кто делу даст крылья и внедрит в практику. В кругу друзей Борис Фомич нередко говорил: «Не та мать, что на свет родила, а что до разума довела». «А они, — с презрением думал он об авторах фельетона, — увидели только одну сторону дела».

Каиров мысленно рисовал себе схему, по которой фельетон станет проникать в столичные сферы, к людям, от которых он теперь в своей новой, только что полученной должности зависит и с которыми будет связан по работе. Не каждый из них увидит газету — благо, что областная! — но каждый услышит о нем, молва распространится с быстротой электрической искры. И даже Роман Соловьев, с ладони которого он получил должность директора института, даже он не устоит перед искушением сообщить самым близким людям пикантную новость: «Вот Каиров! Ай–ай–ай!.. В какую лужу сел…» А близкие к Соловьеву люди передадут это своим близким, а те — своим, и так пойдет по спирали. Это уж точно. Каиров знает человеческую природу. А уж что до противников, те поднимут на щит, возьмут фельетон, как пику, и будут колоть Каирова до конца дней. А может, ещё и до института не допустят?.. Вдруг сейчас, в этот самый момент, где–нибудь на столе у важного лица газета и он её читает?.. Холодный пот при этой мысли выступил по всему телу Каирова. Он поднялся с дивана и, едва сдерживая нервную лихорадку, заходил по комнате. Боль из затылка распространилась на виски, и голова горела как в огне. Каиров, потирая ладонью лоб, хотел снова выйти на балкон, на воздух, но небо вдруг осветилось и вслед за молнией с щемяще–пронзительной резкостью ударил гром. И тут же на город упала дымчато–серая стена проливного дождя. Наступившая вдруг непроглядная темень наполнилась ровным упругим гулом, и в гуле этом потонули все другие звуки.