Иван Дроздов - Подземный меридиан

Каиров повесил трубку и с минуту постоял у телефона. Потом глубоко с облегчением вздохнул. Папиашвили бросил ему соломинку, и Каиров со всей силой за нее ухватился. И как это часто бывает с человеком в подобных обстоятельствах, мысли его стали обращаться в противоположном направлении. Ему представилось, как он завтра войдет к секретарю обкома и, не торопясь, с достоинством, подобающим крупному учёному, станет излагать факты в свою защиту. Самарина он не будет пачкать, наоборот, признает его ум, главенствующую роль в создании машины; и в подготовке книги признает его участие, но писать книгу, писать…

Каиров представлял, какие он слова скажет секретарю обкома, какую позу займет, как вообще поведет себя.

«Ну, а если и это не поможет, — текли помимо его воли мысли, — я тогда против Самарина его «столичные художества» подключу. И статейки в американских газетах припомню… кинокамеру и все такое. Того же Арнольда упрошу, и такой фельетончик сварганим, что у Самарина самого да и у всех его защитников вмиг пропадет охота тягаться с Каировым. С таким–то материалом…»

Он посмотрел на портфель, стоявший у книжного стеллажа. Там, в потайном отделении, хранилось письмо Самарину из Америки, фотопленка с амурной сценкой, перечень американских газет, писавших о дорогом киноаппарате, подаренном русскому инженеру, о загадочном исчезновении дочери миллионера…

Каиров понимал, что из этих фактов трудно шить обвинения в аморальном поведении, но вонючую жижу, как он себе представлял, замесить можно.

В театре проводили генеральную репетицию пьесы о Толстом. На нее пришел и Арнольд Соловьев. Когда репетиция была в разгаре, в театр пожаловал начальник областного управления культуры. Ветров стал нервничать. Поглядывая из своего кресла на игру актеров, он косил глазами в сторону начальника, который сел возле столичного искусствоведа и, изредка хмуря лицо, говорил какие–то фразы. «Недоволен Ветровым», — с чувством невольной радости думала Маша. Её и Жарича Ветров заменил другими артистами, но на репетицию они пришли. «Недоволен Ветровым», — мысленно повторяла Маша и тотчас возвращалась к эпизоду, который произошел с ней полчаса назад, когда она входила в театр. У самого подъезда к ней вдруг подошел Леон Папиашвили и тронул за локоть: «Подождите, Мария Павловна, я хочу вам что–то сказать». — «Говорите быстрее, я тороплюсь на репетицию», — нетерпеливо попросила Маша. Леон вынул из кармана газету. «Вы, я полагаю, Мария Павловна, уже насладились…» — «О чем вы? Не понимаю вас», — перебила его Мария. «Фельетон о Борисе Фомиче. Разве не читали?» — «Слышала, но не читала. Мне сейчас не до газет». — «Тут клевета напечатана. Борис Фомич опровергает. Самарина под суд отдадут, но я не о том…» — «Самарина?.. За что под суд? Как под суд?..» — «Прочтете фельетон — и вы все поймете, но я, собственно, не о том, я к вам, Мария Павловна, по поручению Бориса Фомича…»

Но Маша его не слушала. Она взяла из рук Леона газету, нашла фельетон и стала его читать. Читала внимательно, не торопясь, будто Леон и не стоял тут с ней рядом. Несколько раз прочла то место, где говорилось о расформировании группы электроников. «Каиров обобрал электроников до нитки: занес на счет своей лаборатории прибор, затем машину… Наконец, Самарин написал ему книгу. Электроника нужна шахтам, но ему, Каирову, она больше не понадобится. И он прикрывает работы по электронике. Создатель уникальных электронных аппаратов, человек, трудами которого интересуются во многих странах, остается за бортом».

«И ведь, наверное, как я: махнул на все рукой и ушел, — думала Мария об Андрее. — Нет, нет. Это удивительно, что мы не боремся».

И ещё подумала: «Как много общего между нами — мною и Андреем».

Марии захотелось тотчас увидеть Андрея, рассказать ему все, что произошло с ней сегодня, что она думала, в чем сомневалась.

Возвращая Леону газету, проговорила: «Какой мерзавец!» И уставилась на Папиашвили злым, холодным взглядом. Думала: «Да, да — я поеду к Андрею. Мы родственные души. Мы будем бороться».

«Мария Павловна, — говорил Леон, — вам надо вернуться. Борис Фомич страдает. Он ждет вас…» Мария не дослушала, повернулась и, не простившись, вошла в театр.

— Перерыв! — объявил Ветров. Вытирая пот со лба, спустился в партер к гостям. Сел. — Фу! — вздохнул он страдальчески, — пуд крови стоит мне каждая репетиция.

— Я, конечно, не режиссер, — заговорил начальник управления, словно ничего не произошло, — но Толстой в этом виде мне не нравится.