Ал. Платонова: Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

— Господи Боже мой! Корсунь наша! Корсунь будет взята?! Крещусь, если это будет! — в избытке душевного восторга воскликнул князь, и радостно пронеслись и его слова, и известие, полученное из Корсуни, по всему киевскому стану.

— Крещусь и я, — подумал Рогдай, дивясь тому, что происходило, и прислушиваясь к шуму, раздававшемуся с высоких стен неприступной крепости, — вот будет радость Светлане! — Его мысли перенеслись вдруг в Киев, на берег Днепра, к маленькому домику, где теперь жила Светлана, ничего не знавшая о его судьбе.

Стрела, пущенная из греческого стана, просвистела в воздухе и ударила в молодого боярина, стоявшего рядом с Рогдаем. Он тихо вскрикнул и упал, обливаясь кровью.

Рогдай невольно отшатнулся, вздрогнул, и сердце его сжалось: один момент, и вот так же может все кончиться. И вдруг так больно стало при мысли, что он никогда, может быть, не увидит уже Светлану.

— Великий Боже… Боже греков… пощади, сохрани мою жизнь, я приму веру Твою и буду всю жизнь до конца служить Тебе…

Битва разгоралась. Рогдай должен был сам взяться за копье и стрелы, но бой не увлекал его, в сердце была молитва, и душа рвалась к безоблачно–яркому синему небу, откуда должна была прийти ему милость. Через несколько дней Корсунь была взята.

— Ты знаешь, как это было? О, если бы ты была тогда с нами, если бы ты видела, если бы пережила!.. — Рогдай не знал, с чего начать свой рассказ жене: так много было всего на душе, так хотелось рассказывать обо всем с самого начала: как они подъезжали к Царьграду, как они плыли этим великолепным морем и еще издали увидели город, залитый ослепительно яркими лучами солнца, город, в котором такие роскошные дворцы, такие роскошные храмы; хотелось рассказать подробно, как привели их в собор святой Софии, провели вперед, и встали они перед раскрытым сияющим алтарем, и видели всю службу, совершаемую самим Патриархом Греческим… Хотелось сказать, как смешались тогда мысли и чувства в их душе, как показалось, что земля словно тает под их ногами и невидимые крылья уносят их в иной, совсем иной мир… Хотелось рассказать и о том, как он заболел и как затем поправился, как попал в Корсунь, где соединился с товарищами–дружинниками, что видел и пережил под Корсунью.

И обо всем этом Рогдай рассказывал как–то вдруг, спешно и разбросанно. А Светлана не столько слушала его, сколько смотрела на него, радостная, счастливая, почти не верящая тому, что Рогдай опять с ней и Рогдай — христианин.

Они сидели на крыльце их маленького домика. Лучи заката золотили верхушки деревьев, и все кругом было полно тишины и мира.

— Но как же случилось то, что ты вдруг уверовал и крестился? — вновь спрашивала Светлана, берясь за полотенце, которое вышивала новой княгине…

— Случилось… как случилось? — переспрашивал в свою очередь Рогдай. — Для этого надо было быть под Корсунью, видеть и знать, как взяли Корсунь… Никакие силы человеческие не могли бы овладеть городом, если бы Бог, Которому князь молился, не помог ему… И я почувствовал, что в письме Анастаса, о котором я тебе говорил, — рука Божия… И потом… потом, — он ласково взглянул на жену, — я так молился Ему, чтобы мне остаться в живых, чтобы мне увидеть тебя… и вот — ни одна стрела не задела меня… Как же мне было не верить!.. — Тихая, глубокая радость звучала в каждом слове Рогдая.

— Но какое чудо было с князем! Он взял Корсунь… послал сказать греческим императорам, чтобы они выдали за него свою сестру, царевну Анну… Они отвечали, что не могут христианку выдать за язычника. Тогда князь наш послал им сказать, что сам примет Христову веру. Стали ждать мы царевну… И вдруг разболелись глаза у князя… День за днем все хуже и хуже… Совсем видеть перестал… Под руки водили его, а приехала царевна, тихая, ласковая такая, как ты, — улыбаясь заметил он, — стала уговаривать князя скорей креститься… и как только погрузился князь в священную воду, точно чешуя спала с его глаз… Увидел он снова свет, всех увидел, и точно солнцем озарилось его лицо! Никогда не забыть мне, как громко воскликнул он: «Теперь я увидел Бога Истинного!..» И радовались мы в тот день такой радостью, какой никогда еще душа не знала. Оба помолчали.

— А княгиня и впрямь ласковая? — тихо спросила Светлана.

— Ласковая, добрая, да вот сама увидишь; князь хочет, чтобы ты у нее в тереме была. Говорит: у христианки княгини должны быть и прислужницы христианки.