Ал. Платонова - Над Днепровским курганами[повесть из жизни Киевской Руси]

Рогдай был среди них как мальчик. Но его любили за веселый нрав, за уживчивость с товарищами, за услужливость старшим, и тому, что князь его так любил, не завидовали.

Много пережил и передумал Рогдай за эти месяцы.

Были уж они и в земле болгар камских… Не понравилась им их вера. Храмы показались унылыми… Видели они немецкие храмы, и там скучно и некрасиво показалось им. Что–то ждало их в земле Греческой, какой ответ привезут они князю Владимиру?

Думал об этом Рогдай, да и самого его занимала греческая вера: «Светлана приняла ее, а Светлана — умница… И Адриан, старик, который христианской вере учил, тоже старик умный и добрый. О Христе говорит как о живом… Точно он видел и знает Его».

В голове Рогдая мысли сменяли одна другую, переносили его на берега родного Днепра, к маленькому домику, где осталась Светлана, и хотелось поскорей вернуться туда. Но хотелось в то же время и Царьград увидать, и веру христианскую ближе узнать.

Был яркий солнечный день, когда их барка подплыла к главной пристани Царьграда, к Золотому Рогу.

Великолепное синее море сверкало и искрилось в лучах солнца, и волны словно ласкались о берег, накотором собралось много народа, все в ярких, пестрых одеждах, встречать славянских гостей.

Но гости, казалось, никого не видели, даже гребцы на веслах замерли от восхищения: какая картина развернулась перед ними!

Вдали, на ярко–синем небе, выступали снежные вершины высоких Олимпийских гор, покрытых по склонам вечнозеленым лесом, а ближе развернулся самый город, с его еще издали сверкающими куполами храмов и дворцов, с высокими стройными башнями и колоннами, с домами, окрашенными в самые разнообразные цвета, весь окутанный легким серебристым туманом.

У берега на якорях стояли огромные суда, еще никогда не виданные русскими… Везде были шум, крики, оживление.

У Рогдая закружилась голова. Он, точно во сне, помнил потом, как их барка подплыла к берегу, как они вышли и были встречены людьми в блестящих, шитых золотом и самоцветными каменьями одеждах — послами греческого императора, как их вели куда–то по узким и показавшимся ему некрасивыми улицам и, наконец, привели в большое здание, где они должны были переночевать.

Только к вечеру он несколько пришел в себя, отдохнул, подкрепился вином, которое принес ему грек–гостиник, и постарался уяснить себе, где он, что с ним и куда их поведут теперь.

— Завтра мы осмотрим город и храм святой Софии, — говорил ему Андроник, так звали грека, — а через день будет богослужение в этом храме… Император уже знает и распорядился, чтобы вас, русских, провели на переднее место. Увидите, как греки служат своему Богу… велик Бог наш!.. — восторженно закончил грек.

Он был еще не стар, по–видимому, живой и общительный, и Рогдаю хотелось поговорить с ним. Но голова болела, и чувствовалась какая–то странная тяжесть во всем теле.

— Надо уснуть, — подумал он. Грек, видя его утомление, не стал приставать к нему с разговорами и вышел, пожелав доброй ночи.

Рогдай вытянулся на приготовленной для него кровати… Но уснуть все–таки долго не мог. Все кругом было для него ново и необычно. В окно смотрела какая–то особенная, чарующая южная ночь, а луна, зеленовато–серебристая, ярким молочным светом заливала белые стены домов, видневшиеся из окон, и играла лучами на полу комнаты.

— Точно русалки в майскую ночь, — подумал Рогдай, переносясь опять мыслью на берег Днепра.

На следующий день Рогдай проснулся с восходом солнца. Тяжесть в голове не прошла, но общая усталость была меньше.

Пожалел Рогдай, что не взял с собой целебных корешков Вахрамеевны, и какая–то тоска сдавила ему сердце; еще вдруг сляжешь на чужой стороне.

Но грустным мыслям некогда было предаваться, потому что пришел Андроник, позвал его в другую комнату, большую, светлую, с белыми мраморными колоннами… Там собрались и другие дружинники русского князя… На длинных столах приготовлено было угощение.

Потом повели гостей осматривать город.

Было что посмотреть в Царьграде, хотя нужно сказать, что вблизи город производил совсем уже не такое впечатление, как издали. Не было в нем того великолепия, которым поражал он, когда к нему подъезжали с моря, не было в нем даже такой ширины улиц и такого раздолья, какое было на холмах Киевских… Улицы большей частью были грязные, узкие, извилистые, без света, пропитанные тяжелым спертым воздухом. Дома из бревен и глины были невзрачны и даже жалки, многие из них окружены были стенами, поросшими зеленью, диким мохом, плющом и виноградом… Кое–где за оградой, в саду, били невысокой струей фонтаны… Под временным навесом из пестрой ткани пристроились на некоторых улицах низенькие лавчонки, мастерские… Тут продавались и мясо, и рыба, и хлеб, и фрукты, и всевозможные варенья, и обувь, и какие–то восточные ткани, и павлиньи перья, и вообще самые разнообразные предметы.