Владимир Прасолов - Золото Удерея

— Я, это, приголубил уже приказчика и ездового, что с купцом были, больше в заезжке никого, — медленно и спокойно сказал он, глядя исподлобья на Никифорова.

Коренной положил руку на рукоять сабли. Никифоров, заметив это движение, твердо сказал:

— Это мой человек, надежный, — и, уже обращаясь к мужику, крикнул: — Косых, прыгай в седло, поехали!

— Негоже кошеву купеческую бросать, зацепа для сыска, — возразил мужик, кивнув в сторону уже запряженной в кошеву двойки хороших гнедых лошадей.

Никифоров, глянув, нахмурился, было видно, что его, еще хмельная, голова плохо соображала.

— Езжайте, ждите в Сметанино, я вас там нагоню, — продолжил, не дождавшись ответа, Косых и повел свою лошадь к кошеве.

— Ладно, поехали, — запоздало, уже в спину ушедшему, прохрипел Никифоров и пришпорил коня.

Двое всадников быстро удалились по заснеженной таежной дороге. Туман, стоявший над великим Енисеем, катившим свои еще не скованные льдами, свинцовые, холодные валы на север, не скоро открыл просыпавшемуся селу пожарище. Только верст через десять они услышали катившийся далеко над речными водами тревожный набат колокола. Ехали быстро и молча. Каждый думал о том, что ими было сотворено. Коренной молился про себя, прося у Бога прощения за тяжкий грех. Хмельной туман вылетел из головы, и он горько сожалел о совершенном, каялся и не находил себе прощения. Никифоров злился и клял себя за то, что позволил себе расслабиться, выпил много, ну и… Оба понимали, что повязаны теперь навек и с этим придется жить. Оба понимали, что, если тайное станет явным, не сносить им головы, впереди — кандалы и каторга в лучшем случае. Поди докажи, кто виноват, коли сами ничего толком не помнят. Всем их планам и мечтам приговор, а жить так хотелось! Только-только обрели уверенность в себе, только-только вышли на жизненный путь, и надо же! Бес попутал! Змеиная дурь глаза застила!

А уж потом выхода другого не было — пытались они оправдать теперь себя.

Только Косых, уже далеко отстав от них, хмуро поглядывая на заснеженные сосны, плывущие мимо, думал о другом. А ведь не вспомнил Никифоров о нем, когда избу поджигал, не вспомнил, поджег и все, подперев ход. А ежели б он спал как все?! Через какое-то время, завидев сворот к реке, он пустил коней туда. У самой кромки крутого берега распряг лошадей и привязал их к седлу своего коня. Легко скользнув полозьями под уклон, кошева, с хрустом проломив тонкий заберег, ушла в воду.

— Ну вот и ладно, так-то оно лучше будет, правда, Каурый? — заключил Косых, обхлопав от снега рукавицы.

Конь, повернув к нему голову, коротко всхрапнул.

— Вот и я говорю, на кой ляд нам эта кошева? — поправляя стремя, продолжил мужик и легко взлетел в седло.

Через два дня в сметанинской заезжей избе, как и было сговорено, он нашел Никифорова и Коренного. В дальнем углу кабака сидели они за столом; ополовиненная бутыль очистки, видно, не прибавила им настроения. Хмуро глядели они, как ввалившийся в кабак Косых, найдя их глазами, бодро шагнул к столу. Глянув, что чужих нет, Косых вытащил из-за пазухи туго набитый кошель купца и положил его на стол.

— Кони мои, а это ваше, не бросать же.

— Убери с глаз! — зло прошипел Никифоров.

— Дак нету никого, — возразил Косых.

— Все одно убери! Потом поделим, с умом.

Косых молча смотрел на них и ухмылялся — видно, до сих пор поджилки трясутся, ничё, теперь обвыкнете кровушку пускать, коль первый раз лихо миновало! Уж он-то это хорошо знал.

— Чё скалишься?! — рявкнул на него Никифоров.

— Чё смурные такие, будто похоронили кого?!

Никифоров оглядел пустой зал и взял кошель.

— Как добрался? — спросил Коренной, молча сидевший до этого.

— Тихо все. Кошева с барахлишком кой-каким подо льдом. Ночевал в тайге, так что меня никто не видел. Последним дощаником через Енисей перемахнул, мужики втрое за перевоз взяли, а назад уж не пошли, зашуговало реку напрочь. Теперь недели две Енисей закрыт для прохода, пока лед не встанет.

— Ну и ладно, зови прислугу, ужинать будем. — Никифоров, вывернув большим пальцем пробку из бутыли, налил полную чарку: — Пей!

Появившийся будто из ниоткуда половой учтиво спросил:

— Что изволите, барин?

Ощущая за пазухой плотно набитый деньгами кошель, Никифоров, подмигнув Коренному, громко сказал:

— Гуляем, мечи на стол все, что есть, девок зови, водки, вина! Эх! Зальем тоску вином, Иван Иванович, помирать теперя, что ль? Проспимся — и в путь, до дому недалече!