Владимир Прасолов: Золото Удерея

Вдруг Сила увидел, что один за другим люди стали останавливаться и показывать руками в его сторону. Огорошенный и удивленный этим, он встал на выступ и тоже замахал им. Они махали руками, он отвечал, подпрыгивая и приплясывая на скальном выступе. Но вдруг ему показалось, что не его видели, не ему махали те люди. Тогда кому? Сила обернулся и замер. Огромное зарево поднималось за скалой, вертикальный столб белого дыма терялся в вышине уже ночного неба. Только сейчас он услышал треск горящего дерева и гул. Подняться напрямую было нельзя, круто, и Сила побежал по «поповской тропе» наверх, огибая скалу.

То, что он увидел, выбежав, было ужасно. Горел храм, горел неистово, ярко вздымая языки пламени выше своих куполов. Горел со страшным треском и гулом. Горел весь сразу, со всех сторон. Пламя вырывалось из узких окон и настежь распахнутой двери. Лизало стены и карнизы. Сила огляделся, людей рядом не было совсем. Наверное, он оказался первым в селе, за исключением тех с реки, кто увидел пожар. Он бросился мимо храма к домам, но оттуда уже бежали бабы и мужики. Бежали с ведрами и баграми, кто с чем, но зря. Не то что тушить, подойти ближе шагов пятидесяти было нельзя. Черный круг вытаявшего снега подступал к пожарищу, и войти в него было невозможно. Только один человек, калека слепой, нищенствовавший у храма, ползал в этом кругу и выл. Выл нечеловечьим воем, рвал на себе волосы. Весь в грязи, он таращил свои бельма на испуганных людей, тянул к ним свои руки. Никто не пытался подойти к нему, было страшно. Толпа росла. Сняв шапки, люди становились прямо в снег на колени. Плакали все. Ничего сделать было нельзя, ничего. Строение горело долго, пока сруб не стал прозрачным, пока языки пламени не стали облизывать бревна вкруговую, а потом резко рухнул внутрь купол, как будто с последним стоном извергнув огромное облако искр. Ударило жаром по стоящим людям. Многим опалило лица, у кого-то вспыхнула одежда. Толпа шарахнулась от пожарища и встала, словно оцепенев. В небе, над догоравшим храмом, внезапно возник и мерцал малиновым светом большой шар. Он медленно уходил и уходил ввысь, пока, превратившись в точку, не исчез. Пожар затих, и наступившую тишину разорвал дикий крик нищего:

— Вы! Это вы сожгли храм Божий! Алчностью, похотью своей! Зачем пришли на этот свет, зачем? Забыли! Нечисть в вас, нечисть!!!

Как уж так получилось, что, когда все разошлись, он остался на пожарище один. Утром его нашли мертвым, вмерзшим в закаменевшую от мороза грязь. Тут же и зарыли беднягу, в церковной земле, выдолбив кирками неглубокую могилу. Долго не затихали на селе разговоры о том, как сгорел храм. Болтали, будто поджог был и кто-то на скале плясал и бесновался, когда храм горел.

На сходе решили всем миром собирать на новый храм, строить каменный — от пожару бережней! Никто не вспоминал крики слепого, не хотели вспоминать, мало ли что с ума сошедший голосил, но все его слова помнили, все…

Через десять лет на месте сгоревшего всем миром был возведен белокаменный храм, а через сто лет он был взорван и сметен с высокого Рыбинского быка в Ангару. До сего дня иными темными ночами из речных глубин лики святых светятся и вопрошают:

— Для чего живете, люди? Знаете?

Январь 2011 г.

С 1782 года Енисейский уезд, куда входила Рыбенская волость, входил в Тобольскую губернию. (Здесь и далее примем, авт.)

Бутара — приспособление для промывки песка ради извлечения золотого песка и самородков.

Водкой-очисткой называли очищенный от сивушных масел самогон.

Шурудить (шурундить) — перемещать что-то быстро, энергично, обычно с целью поиска.

Ягель (олений мох) — вид лишайника.

Седмица — неделя.

У кедровой шишки пятак прикрывает орех, как чешуя, после размола шишек отсеивается на ситах.

Матица или матка — центральная опорная балка перекрытия потолка в избе.

Лучить рыбу — колоть ее острогой. Ночью в носу лодки устанавливался подвесной очаг, где жгли смолистую лучину, которая освещает воду до дна. Рыба осенью стоит в воде, рыбаки ее видят и бьют острогами.