Александр Усовский - Проданная Польша

Какая в том году в Южной Польше стояла замечательная осень! Почти без дождей и холодных ветров, ласково-теплая, тихая, багряно-золотая. Сказочная осень – в такую осень хорошо, забравшись в отроги Бескид, с рассвета до полудня бродить по склонам поросших буком и орешником холмов, досыта, допьяна надышаться прохладным и хрустально чистым горным воздухом. А потом, на уютной террасе маленькой горной харчевни, съесть добротную порцию горячего, огненно-пряного бигоса со свиными ножками, запив ее ледяным «окоцимом». А вечером, нагулявшись до ломоты в коленях, разжечь на открытой всем ветрам площадке над неглубоким ущельем костерок, и, усевшись на необхватные бревна, смотреть на звезды, в неимоверном количестве вдруг высыпавшие над головой. И, вглядываясь на север, в прозрачной сгущающейся синеве воздуха различать огни далекого Кракова или Новой Гуты, а может быть – Бохни или Велички, кто знает?

Я люблю Польшу. Я говорю по-польски почти как житель Подляшья, и знаю Краков не хуже обитателя Звежинца или Казимежа. Я проехал по дорогам Дольнего Шленска больше километров, чем по шоссе и проселкам Тверской области, а в Белостоке или Торуни ориентируюсь уверенней, чем в Смоленске или Брянске. Я отлично понимаю ход мыслей люблинского торговца овощами и знаю, что думает обо мне официантка в придорожном баре в Радоме. Я никогда не чувствовал себя здесь чужим – и даже польская речь никогда не резала мне ухо своими многочисленными шипящими согласными; наверное, просто потому, что на второй день пребывания на польской земли я уже не просто говорил – я даже думать начинал по-польски.

Я люблю Польшу – потому что это страна моих двоюродных братьев и сестер, близкая мне по духу и родная по крови.

Сегодня ставшая мне чужой и враждебной.

Как ТАКОЕ могло случиться? И разве ТАКОЕ вообще возможно?

Я был осенью восемьдесят девятого года в Польше – я видел все это своими глазами.

Это не произошло вдруг в одночасье. Той ласковой золотой осенью я видел, как моих польских братьев начинали исподволь учить ненавидеть меня и мою страну.

Я видел, как оскверняли память о наших павших за Польшу бойцах, как истошно требовали сноса памятника маршалу Коневу в Кракове.

Я слышал, как воем выли о трагедии Катыни нанятые плакальщики, ежечасно по всем телеканалам демонстрируя все новые и новые «версии» этого события, бессовестно оболгав меня и мой народ.

Своими глазами я видел, как вошедшие в раж ублюдки плевали на военные машины моей страны, и как «ясновельможное паньство» учило пятилетних детей грозить им вослед маленькими кулачонками.

Я был свидетелем того, как старательно доставали из заросших паутиной подполов истлевшие знамена русско-польской вражды.

Мне было больно видеть, как лили фальшивые слезы по святым мученикам Варшавского восстания – обвиняя в их трагической гибели моих тогдашних вождей, маршалов и генералов.

На моих глазах очерняли мою страну, объявляя ее повинной во всех мыслимых грехах и преступлениях – и делали это нагло, уверенно, безнаказанно. Творили подобное, зная, что моя страна тогда была слаба, что моей страной тогда правили предатели и недоумки, что моя Родина в то время не могла достойно ответить на эти немыслимые ранее издевательства, на этот антирусский смрад, которым вдруг резко повеяло в Польше.

Я видел все это. И я свидетельствую – все мерзости, что с той осени восемьдесят девятого и по сегодняшний день говорит о моей стране польское телевидение и радио, пишут польские газеты и журналы – есть планомерная и целенаправленная политика тех сил вне Польши, что уже однажды ввергли эту страну в катастрофу, кровавой осенью тридцать девятого года. И всегда готовы сделать это еще раз – потому что для них Польша всегда была, есть и будет мелкой разменной монетой в большом бизнесе под названием «мировая политика». Они уже однажды принудили Польшу стать жертвой вселенского военного пожара – и лишь благодаря моей стране сегодня Польша все еще существует на карте; помнят об этом поляки? Семнадцать последних лет их старательно учат об этом забыть.