Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Стрелы ненависти, остро отточенные, безжалостные, беспощадные, Перикла, казалось, не доставали; он сидел на своем месте сосредоточенный, безучастный, с непроницаемым лицом; призванные разить наповал стрелы отскакивали от него, потому что он был прикрыт щитом железной выдержки, выработанной десятилетиями политической борьбы. Так, по крайней мере, казалось тем, кто внимательно наблюдал за первым стратегом. А Перикла, между тем, одолевала выматывающая душу разрыв-тоска: он в очередной раз не понят своим народом. Не затем он, преодолевая сопротивление и злые козни ограниченных тугодумов, завистников, лентяев, просто врагов, строил афинский дом, чтобы теперь вот разбить кувшин у самых дверей. [204] Древнегреческое изречение, означающее — споткнуться близ самой цели. Гераклиту в правоте не откажешь: «Борьба — отец всего и царь всему». Это означает лишь одно: он должен переубедить народное собрание, помочь каждому из сограждан сохранить присутствие духа. Одно из двух! Либо их город из-за малодушия народа падет, и тогда несчастье обрушится поголовно на всех, либо пострадают отдельные афиняне (жертв, конечно, окажется много), но город, родина будут спасены.

Эта мысль и прозвучала в самом начале Перикловой речи.

— Неужели, о, афиняне, вы забыли о том, что враг не оставил нам выбора? — в полнейшем молчании народа вопросил первый стратег. — Разве уступки лакедемонянам не обернулись бы для нас полной от них зависимостью? Уважения всегда достоин тот, кто отважился сопротивляться неправедным притязаниям. Да, нас постиг внезапный и подлый удар судьбы — чума, против которой мы бессильны. Но разве у нас не найдется сил выдержать это величайшее испытание? Почему вы думаете, что нам не одолеть врага? Я презираю хвастовство, но сейчас скажу так: вы забыли о мощи Афин. И она не только в том, что мы — первые среди союзников, мы — властелины половины земной поверхности. Вы, конечно, догадались, что я имею в виду море. Наш могучий флот может устремиться туда, куда только вы посчитаете нужным, и любой царь, любой народ, как бы велики они ни были, не в силах встать у нас на пути. Да, я говорю это с гордостью и упоением: афиняне — владыки моря, не ведающего границ. А сие означает, что и наша власть над морем беспредельна. «Вначале было море», — некогда изрек великий Фалес. А как говорит Ахилл у Гомера, помните? «Я кораблями двенадцать градов разорил многолюдных, Пеший одиннадцать взял на троянской земле многоплодной, В каждом из них и сокровищ бесценных и славных корыстей Много добыл…» Но, согласитесь, тогдашний флот Агамемнона не идет ни в какое сравнение с нашим! Да, мы сейчас потеряли многое: враг разорил наши дома, усадьбы, поместья, цветущие сады, изнемогающие под тяжестью гроздей виноградники, тучные нивы, враг, как хотел, глумился над нашей священной землей. Но мы сохранили главное — наше морское могущество, с помощью которого отстоим свободу, завещанную предками.

Периклу, еще недавно поносимому столь злобно и непримиримо, собрание теперь внимало жадно, зачарованно; логика вождя афинского демоса была безупречна, как сам белый Парфенон, который высился неподалеку; а главное, если не всем, то очень многим передавалась его страстная убежденность в своей правоте. Перикл чувствовал каждой клеткой: сейчас, именно сейчас надо бросить в людскую гущу такие необыкновенные слова, чтобы сердце каждого застучало, как тимпан.

— Почему, почему мидянин, многократно превосходя эллинов числом, с позором бежал из наших пределов, бежал, поджав хвост, как побитый пес? Да потому, что бесправный раб, будь он грозен и хорошо вооружен, никогда не устоит перед свободным патриотом. Теперь к нам в «гости» сунулись лакедемоняне, наши братья по крови, но никак не по духу. Если разобраться, они тоже рабы, но не своего царя или сатрапа, они — рабы войны. Но разве человек рожден единственно для того, чтобы воевать? Разве блеск меча, который ослепляет спартанцев, сопоставим с тем радостным сверканием мира, в котором живет и которым наслаждается свободный афинянин, знающий толк в ремесле, искусстве, литературе, философии, зодчестве, науках? Нет, конечно. Рассказывать обо всем этом сынам Лакедемона — все равно что зрячему рассказывать слепому о красках. А в государстве слепых и одноглазый — царь… Спартанская апелла безгласна, как плотва. Апелла покорно выслушивает эфоров, геронтов, царей и заключительным криком то ли соглашается, то ли нет. У нас в народном собрании идет свободный обмен мнениями. Каждый имеет право высказаться так, как считает нужным. Ради этого я готов отдать все, даже жизнь.