Иван Аврамов - Ошибка Перикла

Никомед, желая возразить, вскинулся было, но все же промолчал. Зато Сфенелаиду не изменила его привычная жесткость.

— Возможно, царь, ты недалек от истины. Ни один греческий полис сейчас не располагает таким богатством, как Афины. Но если золото ослепляет алчных афинян, заставляя уверовать, что они всесильны, то у спартиатов это их золото вызывает лишь презрительную усмешку. Они отделывают свои жилища пентеликонским мрамором, мы рубим наши дома с помощью топора и пилы, как и завещал нам великий Ликург. Он был прав — грубо построенные дома отбивают охоту к роскоши. Потому нам нет никакой необходимости украшать жилища утонченными статуями. А стрелы, о, царь, мы делаем не из золота, а из железа. Из него же куем и мечи…

Наверное, Сфенелаид продолжил бы свою речь, если бы на пороге не выросла фигура начальника царской стражи Леонта.

— Прости, царь, за вторжение, но меня попросили сообщить великим эфорам — в Спарту прибыл гонец из Коринфа. Он говорит, что через два дня здесь будут послы коринфян.

Все трое многозначительно переглянулись.

Сострат, кряхтя под сильными, не знающими устали руками раба, и блаженно ощущая, как приятно начинает гореть кожа и каждая клеточка его тела полнится легкостью, думал, что он не прогадал, отвалив за этого фригийца кучу денег — целых восемьдесят драхм. Из тех трех рабов, которыми он обзавелся за последний год, этот, как и пророчил ему продавец — старый моряк из Пирея, оказался наиболее ценным. Сострат оберегал его, справедливо полагая, что с черной работой вполне справятся остальные двое.

Искусен был Атис, ох, и искусен! Подобно тому, как от умника-философа не укроется смысл самого мудреного словечка, так и сей лекарь-массажист ведал, где и на что воздействовать, чтобы в теле опытного воина, многажды раненного, как хмель, заиграла кровь.

Основательно размяв хозяина, Атис занялся втиранием благовоний, хранимых в доброй дюжине флакончиков, пузырьков и кувшинчиков. С некоторых пор Сострат полюбил их сложное благоухание, хотя Клитагора, принимая его по ночам у себя в гинекее, морщилась: «В моих объятиях суровый афинянин или изнеженный мидиец?» Однако ее недовольство Сострата лишь слегка забавляло. Обыкновенно он отвечал, что только теперь почувствовал вкус к настоящей жизни, и Клитагоре уже след привыкать не только к просторному, купленному в красивейшем Керамике жилищу, обильной и вполне изысканной еде, проворным слугам, но и к новым запахам. Та слушала его вроде бы снисходительно, но от Сострата не укрывалось то, насколько он вырос в глазах супруги. Ничего, впрочем, удивительного: не так уж много воды утекло с тех пор, когда он, как старый лис, поприжал Меланта-зайца, а жизнь Сострата и всего его семейства изменилась неузнаваемо. Сострат уже не нищий горемыка, а вполне состоятельный афинский гражданин. И пусть у него не шестьсот рабов, как у богача Гиппоника, [122] Реально существовавшая в то время личность. а всего-навсего три, ничего, все еще впереди. Он еще обзаведется целой кучей несвободных. Вот что значит взять за шкирку, как кролика, не одного Меланта, а еще пять таких же, как тот, прохвостов, у которых рыльце в пушку, а мошна туга, как вымя у коровы. Впрочем, Сострат, которому в уме никак не откажешь, позаботился о том, чтобы в глазах гелиэи он выглядел как честный неподкупный гражданин, превыше всего ставящий благо родного полиса. Еще пятерых, уличенных им в мелких прегрешениях, довел до суда. Трепыхались, конечно, пробовали откупиться, но тут же сникали, увидев на лице сикофанта неподдельное, напополам с презрением, удивление. Сострат в душе смеялся: неужто этот круглый дурак Ксенофан, владеющий крохотной гончарной мастерской, где у него в подручных один, как перст, раб, думает, что Сострат способен мелочиться, соглашаясь получить в качестве отступного жалкие семь драхм? А преступление горшечника состояло в жестокосердном обращении с «телом», с которого не сходили синяки и ссадины…

«До чего все-таки упоительна хоть и маленькая, но власть над людьми», — не раз думал Сострат, замечая, что люди начинают его уважать и бояться. Он был благодарен Клитагоре: ведь это она наставила его на путь истинный, ни разу, между прочим, об этом не напомнив. Иногда Сострат даже думал, что эта дельная мысль пришла в голову ему самому. Умная, чего уж тут, у него жена, знает свое место. А как радостно заблестели у нее глаза, когда он вчера объявил, что вот еще поднакопят они малость, и он отдаст двух сыновей в учение к опытному софисту. Дороговато, конечно, берут нынешние мудрецы за уроки — по сто мин с носа, но что поделаешь: лучше быть ученым и украшать собой пиры-симпосионы, где собравшиеся будут жадно ловить каждое твое слово, лучше сладко есть, сладко пить да сладко любить, чем умело, бесстрашно махать в сече мечом, зарабатывая себе славу, а, возвратясь с войны домой, обжираться горьким луком да чесноком. Умный и ушлый превосходит того, кто храбр и силен. И тут уж никакой умник не переубедит Сострата в обратном.