Юрий Рябинин - Русь юродская

Беда, в один миг перевернувшая всю ее жизнь, показала Ксении, насколько же непрочно, суетно, мелко все земное. Ей открылось, что существование человека от рождения до смерти является лишь испытанием на пути к жизни вечной. Как пройдешь его, этот путь, такова будет тебе и награда. А имущество, богатства, честолюбие, удовольствия, развлечения – весь этот тлен – только помеха, препятствие спасению души, достижению истинного счастья небесного.

И с этого времени Ксения приняла подвиг юродства. Из всего имущества она сохранила только мужнин мундир, и, надев его на себя, блаженная стала ходить по городу и всех уверять, что она и есть самый Андрей Федорович. Причем она вовсе не отзывалась на имя Ксения, если к ней кто-то так обращался. Представляясь Андреем Федоровичем, юродивая неизменно рассказывала всем о своей тяжкой утрате – о кончине… жены Ксении Григорьевны. В конце концов, все так и привыкли ее называть Андреем Федоровичем.

Но первое время блаженной приходилось нелегко. Вначале над ней многие надсмехались, издевались, и, прежде всего, конечно, дети. Но Ксения покорно и безропотно сносила все глумления.

Лишь однажды петербургские жители увидели ее в страшном гневе. К этому времени Ксения уже почиталась за угодницу Божию. Но почиталась так она преимущественно людьми совершенных лет – дети по-прежнему преследовали ее и всячески досаждали. Как-то увидев Ксению, уличные мальчишки стали дразнить блаженную, смеяться, поносить. Ксения вначале никакого внимания не обращала на забавников – не привыкать. Но дети в этот раз были, как никогда, усидчивы: видя, что слова их не приносят желаемого результата, они стали швырять в блаженную камни и комки грязи. Тут уже у Ксении терпение все вышло. Блаженная ходила по городу всегда с крепкой сучковатой палкой. Так она бросилась на малолетних злодеев с этой палкой, показывая, что сейчас им будет задана крепкая взбучка. Вряд ли она ударила бы кого-нибудь. Но проучить мазуриков надо же наконец! Попугать их хотя бы! Жители Петербурга с тех пор старались оберегать Ксению от подобных развлечений неразумных детей.

Под именем своего покойного мужа Ксения юродствовала, по всей видимости, недолго. Ровно столько, сколько позволяла исправность мундира Андрея Федоровича. А у юродивых, при их-то образе существования, одеяние, если еще оно имелось, обычно не долго выдерживало нагрузок. И когда мундир у Ксении развалился, истлев прямо на чреслах, она перестала изображать мужчину. Блаженная надела на себя в высшей степени аляповатую пару, цветастые юбку и кофту, обуви и платка она не носила вовсе, и она стала называться по-прежнему Ксенией. У нее, как и у большинства юродивых, с одеждою могло бы не быть проблем – многие состоятельные люди считали за счастье одарить ее чем-нибудь со своего плеча, – но она все немедленно раздавала нищим.

У Ксении в Петербурге было множество знакомых. Ее наперебой зазывали погостить то в один дом, то в другой. Это считалось большой удачей, счастьем, милостью, посланной небесами, принимать у себя юродивую.

Так однажды Ксения зашла к доброй своей знакомой Евгении Денисьевне Гайдуковой. А дело было в самый адмиральский час, как в Петербурге говорят, то есть в обеденное время. Хозяйка натурально просит дорогую гостью за стол на лучшее место, потчует ее, будто родную матушку, блюдо за блюдом подносит. Когда они на славу отобедали, Евгения Денисьевна принялась благодарить Ксению за оказанное внимание и извиняться за скромное угощение: «Не взыщи, – говорила она, – голубчик Андрей Федорович (Ксения еще ходила в мундире мужа), больше мне угостить тебя нечем, ничего не приготовила сегодня». – «Спасибо, Денисьевна, спасибо за хлеб за соль, – отвечала Ксения. – Наелась, как дурак на поминках. Сроду так не ела. Только лукавишь-то для чего? А? Уточки-то мне не дала! Побоялась предложить!» Изумилась Евгения Денисьевна, сконфузилась, – у нее в печи и правда стояла жареная утка, приготовленная для мужа. Бросилась она тотчас к печке, вынула утку и поставила ее перед Ксенией. Но блаженная остановила ее: «Не надо, не надо. Не хочу я утки. Я ведь знаю, что ты радехонька меня чем только ни на есть угостить, да боишься своей кобыльей головы». Кобыльей головой Ксения называла своевольного и деспотичного мужа Евгении Денисьевны.

В другой раз Ксению принимала некая купчиха Крапивина. Они сидели за столом, угощались, чем Бог послал, мирно беседовали. И вдруг блаженной, как это нередко с ней случалось, было явлено откровение. Она увидела, что дни хозяйки, этой пышущей, казалось, здоровьем женщины, сочтены. Ксения тогда вроде бы ни с того ни с сего напомнила ей и всем присутствующим о необходимости каждому встретить смертный час свой, как и подобает православному христианину, покаявшись и причастившись. А уходя, она сказала, будто бы сама себе: «Зелена крапива, а скоро завянет». Никто тогда не придал значения этим словам – блаженная вечно говорит загадками, поди разбери, что она имеет в виду… Однако когда несколько дней спустя Крапивина действительно завяла, то есть отдала Богу душу, все вспомнили вещие слова Ксении и о предсмертных таинствах, и о крапиве.