Сергей Алексеев - Изгой Великий

Попав на остров, он, невольник, наконец-то испытал все радости жизни и благоденствовал на острове целых два года. Вдоволь было всего – времени, изысканной пищи, ласковых наложниц и, главное – превосходного папируса, чернил и дерзких мыслей. Раб, он мнил себя господином, и казалось, это состояние продлится бесконечно, хотя блаженство вызывало в нём тревожное ощущение хрупкости мира.

Все эти благодатные дни покоя даже море не волновалось, тихо плескаясь в бухте в пору осенних бурь, словно младенец в ванне. По велению Ариса на острове не позволялось громко кричать, бить в барабаны и отбивать часы полудня и отхода ко сну.

Так продолжалось, пока однажды к острову не причалил чужой корабль, на парусах коего красовался неведомый знак – сдвоенный чёрный крест. Полагая, что это пожаловал господин либо его посланник, подневольный философ явился на пирс, но с горделивой триеры сошёл человек уважаемого возраста и весьма властного вида, обряженный в судейскую мантию. Двое слуг вынесли и установили на причале деревянное кресло, напоминающее трон с высокой спинкой, двое других принесли пирамидальный деревянный ларец на ножках, украшенный теми же чёрными знаками и увенчанный золотым шаром. Философ, как полагается, преклонил одно колено и потупил взгляд. Незнакомец в мантии мог быть кем угодно – доверенным лицом господина, вновь назначенным сатрапом острова или вовсе новым господином, однако он назвался всего лишь именем Таисий Килиос, никак не обозначив своего статуса и положения.

И что более всего заставило встрепенуться – обратился к рабу по настоящему имени!

– Встань, Аристотель Стагирит! – велел он и сам сел в кресло.

Звучание собственного имени напоминало манящую песнь морской сирены. Философ встал, но не избавился от чувства напряженного ожидания, и настораживало его не само появление этого человека, а ларец, несомый слугами, вернее венчающий его золотой шар, означающий высшую власть коллегии эфоров.

Гость откинул крышку пирамиды и извлёк оттуда книгу:

– Посмотри и ответь: чьему перу принадлежит сочинение?

Философу хватило одного взгляда, чтобы узнать свой труд о путешествии в Великую Скуфь, созданный более года назад и присвоенный господином. Правда, это была уже копия, переписанная явно рукой доксографа, на дешёвом жёстком пергаменте и, судя по засаленности титула, изведавшая множество чтецов.

– Здесь стоит имя Лукреций Ирий, – осторожно проговорил невольник. – У меня нет оснований предавать авторство сомнениям…

Человек в судейской мантии невозмутимо извлёк из ларца ещё одну рукопись, также изрядно изветшавшую:

– А кто сотворил сей труд?

Руки у Ариса дрогнули: перед ним оказался список его собственного трактата о нашествии варваров, их нравах и гибели библиотеки Ольбии. Того самого трактата, который сделал его известным, но на титуле также стояло имя жаждущего славы олигарха!

Ожидая ответа, гость взирал на раба с непроницаемым лицом сфинкса, и угадать, что хочет, было невозможно. И тут философ схватил себя за руку, как вора, забравшегося в свой карман: даже непродолжительная жизнь в неволе незаметно насытила его трепещущим страхом, отчего и виделась ему хрупкость мира. Он вспомнил учителя Биона и, вскинув голову, открыто воззрился в лицо эфора.

– Авторство этих сочинений принадлежит мне, – гордо произнёс Арис, при этом испытывая студёное дыхание опасности. – Но кто ты, незнакомец, чтобы спрашивать об этом?

Синяя судейская мантия, этот шар на ларце, знаки в виде сдвоенного креста и зрящего глаза вдруг соединились в единую логическую цепь и могли означать, что перед ним представитель некоего верховного карающего суда эфоры или герусии. В тот же миг вспомнилась судьба оригинала первого трактата, публично преданного огню, и леденящая рука предчувствия легла на пересохшее горло.

– Таисий Килиос, – просто назвался гость.

– Мне твоё имя незнакомо… – начал было говорить невольник и смолк, ибо взор судьи более напоминал щелчок бича.

– Почему же на титулах стоит другое имя? – бесстрастно спросил он. – Ты умышленно скрыл авторство?

Философ выдохнул знобящий сердце холод и кратко рассказал о своём тщеславном господине, купившем его на берегах Персии, об условиях жизни на острове и нынешнем положении раба. Он выслушал это так, словно уже знал всё, что приключилось с Арисом.