Сергей Алексеев: Изгой Великий

– И ты утверждаешь, что Лукреций Ирий присвоил твои сочинения? – уточнил он.

– Он сделал это по договору со мной, – честно признался философ.

Таисий Килиос продолжал испытывать его, ничем не выдавая своих чувств и намерений.

– Готов ли ты вернуть своё имя на титулы?

– Готов.

– Это равнозначно смертному приговору.

Образ Биона на минуту возник перед взором, и в ушах прозвучало его повелительное слово:

– Зри!

– Если в Элладе не внимают словам философов, а казнят за свои труды, то исчезает смысл существования, – с достоинством произнёс Арис, ощущая прилив сил. – И наступает смерть всякой мысли.

Таисий Килиос вернул в ларец рукописи и откинулся на высокую спинку кресла, взирая на кипящую бликами воду бухты. Он что-то вспомнил, и лицо его слегка оживилось.

– Ты видел, как варвары вышли из моря?

– Да, эфор. И это было невероятное зрелище…

– И утверждаешь, они способны дышать в воде, как рыбы?

– Нет, надзиратель, сего я не утверждаю.

Тот надолго задумался, и теперь было понятно о чём – вспоминал трактат, принёсший Арису известность, и, вероятно, взвешивал степень его вины. Философ же продолжал стоять перед ним и был самому себе судья и самому себе выносил приговор, перебирая в памяти всё, к чему подтолкнул его любопытствующий и одновременно по-юношески мятежный, возмущённый дух несколько лет назад.

– Ты раскрыл в трактате тайну изготовления пергамента, – заключил эфор. – По законоуложению коллегии подлежишь смертной казни. И с мёртвого тебя снимут шкуру…

Его дважды пощадили варвары, ибо он узрел их слёзы, а потом проникся их мировоззрением; теперь же не приходилось ждать пощады, поскольку впервые он открыто смотрел опасности в глаза, воплощением коей сейчас был Таисий Килиос, и не видел никакого сочувствия, не обретал малейшей надежды на спасение. Поэтому Арис попытался вызвать милость словом.

– Но я не был членом коллегии ремесленников, – напомнил он. – Не давал никаких клятв, не присягал. И не могу быть осуждённым по их внутреннему законоуложению…

– Я уполномочен решать, можешь или нет! – оборвал его эфор. – Ты стал таковым, когда молодой мастер посвятил тебя в тайны ремесла. Именно это считается актом посвящения и вхождения в коллегию. Не ты ли написал об этом в своём сочинении?

– Да, надзиратель, я написал…

– Готовься к смерти!

Душа протестовала, однако разум в тот час не смог отыскать доводов, дабы защитить её, и потому он дерзко спросил то, что было на устах:

– Кто ты, чтобы судить и предавать меня казни? С каких пор эфоры стали выносить смертные вердикты философам?

– Я – эфор, надзирающий за тайнами всех полисов Эллады, – с холодным достоинством вымолвил он. – В том числе за тайнами коллегий. И уполномочен решать твою судьбу.

– Если ты изучил трактат, – Арис собрался с духом, – тебе ясно, я не выдавал тайну изготовления, ибо она известна всем, кто когда-либо использовал пергамент для письма. Кожи сначала вымачивают в растворе извести, потом мездрят, гладят пемзой и втирают мел…

– Тайна заключалась в том, какую кожу используют для выделки! – прервал Таисий Килиос. – И не нашествие варваров, а твой трактат стал вреден для коллегии пергаментщиков. И ладно бы, коль ущерб потерпело только ремесло. Ты опозорил Элладу перед всей Серединой Земли, унизил эллинов, уподобив их варварам. Ты привил омерзение к пергаментным рукописям философских трудов и трактатов по естествознанию. Ты дал право римлянам осуждать ценности эллинского мира. И достоин смерти.

Сказано было так, что сомнений не оставалось: этот судья приведёт приговор в исполнение и не спросит о последнем желании.

И тут Арис вспомнил о незаконченном сочинении и попросил хладнокровно:

– Дозволь мне, надзиратель, завершить труд. Потребуется ещё месяц или чуть поболее…

Таисий Килиос взглянул с неким пренебрежением: должно быть, уже видел его обезглавленным и со снятой кожей.

– Ты неуёмный, Аристотель, – пробурчал он. – Я вынес тебе вердикт…

– Отложи казнь, эфор.

– Неужто тебя прельщает слава после жизни? Что ты хочешь сказать потомкам? Вновь возмутить их разум подобными творениями? – Он глянул на ларец. – Возвысить дикарей унижением страдающей от них Эллады?

– Потомкам поведаю, что зрел при жизни. А им уже судить, прав был или виноват…

– Хочешь суда времени? – скучающе произнёс эфор. – Добро… Пойди с моей стражей и принеси свой труд. А там уж я решу, завершать его или предать огню.