Понсон дю Террайль - Западня

– Идея, надо признать, замечательная.

– Стоит господину де Кастераку один-единственный раз забыться и упасть перед вашей женой на колени, этого будет достаточно, чтобы вы разрешили эту ситуацию с помощью пистолета.

«Да и потом, мне так нравится больше, – подумал про себя Семилан. – Ведь господин де Сентак вполне мог пойти на сознательную ошибку и не только убить жену, но и укокошить вместе с ней меня, тем самым найдя весьма ловкий способ заплатить мне пять миллионов».

– Да вам цены нет, Самазан, – сказал Сентак, который был не прочь отомстить Кастераку.

Когда разговор был закончен, заговорщики направились в салон.

Как только Сентак и Самазан переступили порог, камердинер объявил:

– Кушать подано.

После чего все уселись за стол и Сентаку все время, пока длился ужин, было безумно весело. Таким его еще никто никогда не видел.

Судите сами: уже завтра его жена должна была унаследовать все имущество Давида, а самое большее через восемь дней он и сам намеревался вступить в права наследства.

Эту радостную картину омрачало лишь одно – необходимость выплатить Семилану пять миллионов. Но приступ жадности, охвативший саиля, вскоре прошел и он тут же вновь обрел былую веселость.

Пока происходили эти и готовились другие события, еще более важные и значимые, как мы только что видели, Жан-Мари и Кадишон находились в тюрьме.

Как и говорил Кастерак, судьба гренадера была предрешена, а все пути к отступлению отрезаны. Но поскольку шел суд над его женой, казнь Кадевиля, считавшегося сообщником Кадишон, отложили – наивная, хотя и необходимая формальность.

Силы Жана-Мари были на исходе. Он больше не пытался сопротивляться. После ареста он впал в состояние невыразимого уныния.

Жена попыталась было его приободрить, но тщетно.

– Будь ты мужчиной, не падай духом, – сказала она ему.

– Нет, – ответил он, – я больше не могу.

– Еще одно, последнее усилие.

– Бедная моя Кадишон! Я сражен, я сдаюсь.

– Откуда тебе знать – может, тебя опять спасут?

– Мне все равно. Я дошел до предела в своем отчаянии. Два года я боролся, подвергался опасности и вот снова оказался в кошмарном заточении. Мне что же, опять начинать защищать свою жизнь? Она того не стоит.

– Не говори так.

– А как, по-твоему, я должен говорить?

– Вспомни о том, как я предприняла попытку, оказавшуюся удачной. И никогда не забывай – в этой жизни нет ничего невозможного.

Жан-Мари умолк, его надежда иссякла.

Разговор этот происходил в некоем подобии повозки, на которой узников везли в Бордо.

Когда она прибыла в город, пришел час расставания. Жан-Мари нежно обнял жену и в следующий раз они увиделись только в кабинете следователя.

Кадишон была слишком энергичной женщиной, чтобы предаваться отчаянию. Она пожелала бороться до конца, и, руководствуясь инстинктом справедливости, который столь присущ возвышенным, благородным душам, смогла найти множество свидетелей, готовых выступить в ее защиту.

Первым делом молодая женщина потребовала вызвать в суд двух кюре – Бегля и Сулака.

Явившись на заседание с тонзурой седых волос на голове, почтенный пастырь, освятивший церковный брак Кадишон и Жана-Мари, произвел на молодого судью живейшее впечатление.

Проповедуемые этим человеком добродетели, закрепившаяся за ним репутация праведника, все, вплоть до присущей ему скромности, придавали его словам особый вес и значение. Кюре спросил, как люди не боятся воскрешать из забвения давным-давно забытые дела, и стал в таких словах говорить о милосердии, что из глаз присутствовавших брызнули слезы.

Но отступать было слишком поздно.

Арестовав Жана-Мари, власти совершили глупость, но теперь были вынуждены идти до конца.

По настоянию кюре Сулака Жан-Мари подписал новое прошение о помиловании, ведь обстоятельства с тех пор, как было отклонено предыдущее, коренным образом изменились.

После чего сей славный человек уехал в Париж.

– До тех пор, пока я не вернусь в Бордо и не привезу ответ на это ходатайство, Жан-Мари будет жив, а вместе с ним будет жива и надежда.

Что касается Кадишон, то она отнюдь не отказалась от намерения наказать Сентака за все совершенные им гнусности.

Каждый раз представая перед следователем, она обвиняла саиля не только в покушении на ее, Кадишон, жизнь, но также в жестоком избиении собственной жены, и в том, что он устроил несчастный случай, жертвой которого стал юный Давид.

Упорствуя в своих словах, женщина наконец поколебала уверенность молодого судьи, который, как мы видели, приказал привезти Сентака к нему в кабинет.