Юрий Иваниченко - Разведотряд

Царь попятился к окну, тронув пальцами цветастую шторку, выглянул наружу… И, отрицательно покачав головой, сел на корточки у косяка двери.

– Документы сделать… – проследив его эволюции, усмехнулся старик. – Вам же надо теперь документ какой-нибудь, а он тебя помнит, я думаю. Ты ж почти зять Пельшмана, за одним столом сидел…

– Ну, тебя, как я погляжу… – заметил Саша, – он тоже не забывает.

– Что ты, какие могут быть дела у такого важного человека со старым садовником? – беззвучно засмеялся Зелимхан. – Здоровается только, когда тут бывает. Так со мной, слава аллаху, весь Гурзуф здоровается…

– Когда тут бывает? – переспросил лейтенант. – А что у тебя тут теперь такое, Зелим? – повторил он свой, первый при встрече, вопрос.

– То же, что и раньше, Саши-джан… – поднялся за турецким, похожим на медный кальян, чайником татарин. – Отдыхают тут, Саша. Только уже не товарищи офицеры, а господа. «Герр официрен», а ещё «сеньоры» недавно завелись… Подлить?

Саша бросил быстрый взгляд на Кольку Романова и уточнил, протягивая старику кружку:

– Сеньоры, говоришь? Итальянцы, что ли?

– Румыны, итальянцы… – пожал плечами Зелимхан. – Я их не слишком разбираю, похоже говорят… Наверное, итальянцы… – подумав, решил он. – У румын форма бедная, а эти как павлины. Да, и ещё у них якоря здесь… – похлопал старик себя по рукаву длинной, до колен, белой полотняной рубахи. Тоже непонятно из какого музейного сундука взятой.

– Моряки, значит… – констатировал Саша.

– Наверное.

– Ладно, Зелим! – хлопнул себя по бёдрам лейтенант, будто собираясь вставать. – Не надо никому про меня рассказывать, старик. Устал я. Ну их всех. И немцев с их Егером, и Красную армию с их партизанами… Кстати, о партизанах тут ничего не слышно? – поинтересовался он, будто бы между прочим.

– Слышно, почему не слышно… – кивнул старик бритым пергаментным черепом. – Немец часто говорит. На террасе гуляют, говорят: «партизанен» и что-то ругаются очень. А так – не слышно. Не так, как в 19-м. И, знаешь, Саши-джан… – прищурив один глаз, словно от горячего пара, перевёл взгляд старик с одного на другого разведчиков. – О партизанах вам не меня надо спрашивать. Кто мне, татарину, по нынешним временам, о партизанах скажет? Когда наши дети собирают угли на головы своих стариков… – с неожиданной восточной затейливостью и довольно мрачно пробормотал он.

Саша хмыкнул, не найдя что сказать. Романов-«Царь», хоть и сидел по-прежнему, с отсутствующим видом на порожке, всё больше напоминал то ли скрученную часовую пружину, то ли зажатую в кулаке гранату без чеки; поглядывал из-под курчавой чёлки, будто прицеливаясь, куда сигануть, если что…

– Но я думаю, что знаю, где вам можно о партизанах спросить… – повернул Зелимхан голову к лейтенанту.

Новик и Царь переглянулись.

– На Кизиловой улице, крайний дом, как раз перед лощиной… – продолжил старик спокойно и размеренно, словно речь шла о таком же обыкновенном деле, как и состряпать документы через «мусульманский комитет» бывшему энкавэдэшнику. – Только сегодня туда не ходите, вам не откроют. А дня через два приплывёте, я вам скажу, где и как с хозяйкой дома встретиться можно…

– Приплывёте? – машинально повторил Саша. И остановил жестом дёрнувшегося было Царя, в глазах которого затлел четырехсекундный запал. – А с чего ты взял, что мы приплыли?

– Ну, Саши-джан… – ощерил беззвучным смехом редкие зубы Зелимхан. – Это немецкий патруль расстреляет тебя только за комендантский час. А для меня вы сюда с красным знаменем пришли, как на парад 7 ноября. У вас соль на сапогах, хоть вы и прячете их под штанины… – ответил он на немой вопрос Романова.

– Вы посмотрите, какой пинкертон, – буркнул тот, невольно почесав носок ботинка о штанину. – Может, мы рыбу ловили…

– Немцы в море только артельщиков выпускают, – усмехнувшись, ответил вместо старика лейтенант.

– И только днём. Так, чтобы береговая охрана видела… – подтвердил татарин.

– Спасибо, Зелимхан, – поднялся наконец с пёстрого лоскутного одеяла Саша. – Будем осторожнее. Я вижу, ты не зря столько лет в органах работал, хоть и садовником, верить тебе можно…

– Не надо мне верить… – отмахнулся старый садовник. – Я сам никому не верю, ни одной власти. Я давно живу и на всех насмотрелся. Я людям верю. Тебе верю – ты глупый и честный, и значит, вдвойне глупый. Не обижайся, Саши-джан, это у тебя от молодости. Такая глупость не мешает быть умным человеком и хорошим воином.