Карло Гинзбург - Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

По мнению многих специалистов, понятие «доказательство» вышло из моды, равно как и понятие «истина», с которым оно сильно связано исторически (и, следовательно, без необходимости). Причин подобной девальвации множество, и не все они принадлежат к интеллектуальной сфере. Одна из них точно состоит в гипертрофированной популярности термина «репрезентация» по обе стороны Атлантики, во Франции и США. С учетом того, как ученые используют это слово, во многих случаях оно в итоге возводит вокруг историка непреодолимую стену. Исторический источник все чаще анализируется как вещь в себе (т.е. как он устроен), а не как свидетельство о том, о чем он повествует. Иными словами, в источниках (письменных, визуальных и т.д.) принято усматривать прежде всего сведения о социальных «репрезентациях»; одновременно сама возможность интерпретировать связи между этими сведениями и фрагментами реальности, которые они описывают или репрезентируют, отвергается как непростительная позитивистская наивность 18 18 Марсель Мосс придерживался иного мнения, см.: Mauss M. Rapports réels et pratiques de la psychologie et de la sociologie (1924) // Mauss M. Sociologie et anthropologie. 2-me ed. Paris: PUF, 1960. P. 281–310, в особенности P. 287, где он отвергает тенденцию отделять «la conscience du groupe de tout son substrat matériel et concret. Dans la société, il y a autre chose que des représentations collectives, si importantes et si dominantes qu’elles soient» («групповое сознание от его материальной и конкретной основы. В обществе есть много чего другого, помимо коллективных репрезентаций, какими бы важными и главенствующими они ни были») и далее. . Теперь эти связи больше не являются очевидными: определять их в терминах отражения было бы и в самом деле наивно. Мы хорошо знаем, что всякое свидетельство устроено особым образом: по определению невозможно почерпнуть из него непосредственные данные об исторической реальности (или реальности как таковой). Однако заключать на этом основании, что действительность непознаваема, – означает впадать в своего рода лениво-радикальный скептицизм, беспочвенный с экзистенциальной точки зрения и полный логических противоречий: как известно, сам фундаментальный выбор скептика не подвержен методологическому сомнению, сторонником которого он себя объявляет 19 19 Наиболее известные фигуры, репрезентирующие подобную атмосферу, хотя и с несколько разных точек зрения, – это Мишель де Серто (во Франции) и Хейден Уайт (в США). См. итальянские переводы их текстов: Certeau M. de. La scrittura della storia. Roma: Il pensiero scientifico, 1977; White H. Retorica e storia. 2 voll. 2a ed. Napoli: Guida, 1978 (оригинальное издание: Idem. Metahistory. Baltimore; London: the Johns Hopkins University Press, 1973). Об Уайте см.: Momigliano A. La retorica della storia e la storia della retorica: sui tropi di Hayden White // Momigliano A. Sui fundamenti della storia antica. P. 465–476; Ginzburg C. Montrer e citer; Idem. Just one Witness. О книге Франсуа Артога «Зеркало Геродота» ( Hartog F. Le miroir d’Hérodote. Paris: Gallimard, 1980) см.: Ginzburg C. Prove e possibilità. .

Для меня и многих других ученых понятия «доказательство» и «истина», напротив, составляют неотъемлемую часть ремесла историка. Разумеется, отсюда не следует, что мнимые явления или подделанные документы малозначимы в исторической перспективе: Блок и Лефевр давно научили нас, что дело обстоит иначе. Однако анализ репрезентаций не может пренебречь принципом реальности. Само отсутствие разбойничьих шаек делает еще более красноречивым (поскольку оно более глубоко и многозначно) тот страх, который французские крестьяне испытывали летом 1789 г. Историк имеет право поставить проблему в тот момент, когда судья принял бы решение о «прекращении дела». Это важное отличие, которое, впрочем, предполагает общий для историков и судей элемент: обращение к доказательству, улике. И то, и другое ремесло базируется на возможности на основе определенных правил доказать, что x совершил y , где x может обозначать как участника, пусть даже анонимного, какого-либо исторического события, так и фигуранта уголовного дела, а y – любое совершенное действие 20 20 О доказательстве см.: Ferrajoli L. Diritto e ragione. P. 108 et passim. .

Однако мы не всегда способны обнаружить доказательства, а когда это удается, результат каждый раз будет гипотетическим (в лучшем случае 99 процентов из 100) и не абсолютно достоверным 21 21 См.: Bloch M. Apologia della storia. P. 117 et passim; Блок М. Апология истории или ремесло историка. С. 71 и далее. . Здесь возникает еще одно расхождение, одно из тех, что составляют (вне зависимости от изначально постулированной нами смежности) глубокое различие между историками и судьями. Я постараюсь постепенно очертить его контуры. Тогда станут явными следствия (и границы) впечатляющей аналогии, предложенной Луиджи Феррайоли: «Уголовный процесс – это, так сказать, уникальный случай „историографического эксперимента“. Здесь источники разыгрываются вживую, de vivo , не только потому, что они получены непосредственным образом, но и потому, что сопоставляются друг с другом, становятся предметом перекрестного анализа, призванного воспроизвести, как в психодраме, обстоятельства судебного процесса» 22 22 Ferrajoli L. Diritto e ragione. P. 32. .