Войну двенадцатого года, по велению Николая Павловича, называют «Отечественной», но что получило от неё наше Отечество? Положение России ухудшилось, жизнь народа стала ещё более тяжёлой, — прямым следствием этой войны было создание тайных антиправительственных обществ и безумная попытка горстки офицеров в один час переменить всю политическую и хозяйственную систему страны. Я сам состоял в этих обществах и позже скажу о них, пока же отмечу, что если кто и выиграл от разгрома Наполеона, так это Англия. Хотим мы этого или нет, но должны признать, что мы сражались, в сущности, за её интересы, а не за Россию.
Около Козушина 11 июля 1812 года.
Художник Х.В. Фабер дю Фор
Вы обязаны спросить меня: зачем мы тогда дрались? Почему мы добровольно шли на войну и не жалели своих жизней? Я вам отвечу одним словом: романтизм. Мы все были во власти его идей. Россия была для нас в полном смысле романтическим понятием: мы искали какую-то особую её сущность, мы видели проявление каких-то высших особенных сил в её истории, мы романтизировали самую русскую жизнь, не желая замечать её безобразий. Ну и конечно, нас жгло оскорблённое национальное чувство: как посмели французы вторгнуться в наши пределы? Разве Россия — не великая держава, разве не держала она в страхе всю Европу совсем недавно? О, эти великодержавные настроения, — сколько бед они принесли нам и ещё принесут в будущем! Казалось бы, так просто понять, что величия нет и не может быть там, где есть несправедливость, угнетение и произвол, но как мало людей понимают это.
* * *
Наш Семёновский полк вместе с другими гвардейскими полками выступил из Петербурга в марте двенадцатого года, за три месяца до вторжения Наполеона, — это доказывает, что оно не было неожиданным для нас. Примечательно, что в то время, когда Александр Павлович стягивал войска к границе, Наполеон всё ещё не терял надежды договориться с ним, однако наш государь будто специально подталкивал его к войне. Кому-то было очень нужно, чтобы Россия и Франция начали эту войну, — многие поговаривали всё о той же «коварной руке Англии», в доказательство они приводили свидетельства вопиющей бестолковщины в нашей армии и общей неподготовленности России к войне. Мы будто собирались воевать с каким-то заурядным генералом, а не с Наполеоном, покорившим всю Европу. Военная реформа, проводившаяся у нас, шла кое-как и далеко не была закончена, численность наших войск значительно уступала французской.
Нечего говорить о порядках в армии французов и в нашей. Начну с того, что во французской армии солдат не били — каждому, кто поднял руку на солдата, грозил расстрел, — а у нас их избивали нещадно: зуботычины и оплеухи вообще не считались за грех, хотя бывало, что солдатам за незначительные проступки выбивали зубы и портили барабанные перепонки. Но это было мелочью по сравнению с поркой шпицрутенами и шомполами, когда провинившегося прогоняли сквозь строй и давали по тысяче ударов. После такого наказания кожа на спине висела лохмотьями, — недели две-три и более несчастный должен был отлёживаться в лазарете, а те, кто были слабее, не выдерживали и умирали.
Во французской армии каждый рядовой мог со временем стать офицером, генералом и даже маршалом; существовала особая система продвижения отличившихся по службе: офицер не мог получить следующее звание, не подготовив определённое количество солдат на замещение командных должностей. Известное высказывание Наполеона о том, что в его армии каждый солдат носит в ранце маршальский жезл, было не лишено оснований. У нас же выслужиться из солдат в офицеры было почти невозможно — это были такие редкие случаи, что о них знала вся армия, причём, такой офицер всё равно оставался белой вороной в офицерской среде, ему постоянно указывали на его место.
Наполеон часто твердил, что он лишь «первый солдат Франции», и это были не пустые слова: находясь в походах всегда среди своего войска, объезжая его ряды под огнём и лично направляя в атаку, он доказал это делом. Нашим солдатам не приходило в голову считать императора Александра за своего: пропасть, которая отделяла их от царя, была огромна и непреодолима. У нас была армия господ и рабов; у французов — армия свободных людей.
Мы уступали французам и в качестве военного обучения: во французской армии оно было построено с расчетом на войну, у них обучение было осмысленное и требовало от солдат разумной инициативы в бою. У нас инициатива считалась преступлением: правило Суворова, чтобы каждый солдат знал свой маневр, осталось на бумаге. Неукоснительное, механическое исполнение приказа, полный отказ от самостоятельности, категорический приказ «не рассуждать!» — вот наша основа солдатского обучения. Муштра и шагистика были всего важнее для нас: мы готовили солдат для парада, а не для войны, — я уже говорил об этом… Наконец, у нас бессовестно разворовывали средства, отпущенные на вооружение и содержание армии, но попробовал бы кто-нибудь решится на эдакое у французов при Наполеоне!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу