Тут офицеры как завопят:
— Выродок голштинский, он Барятинского убил! Бей его, братцы!
Набросились они на императора, повалили его, пинают, бьют, кто-то душить пытается; он, однако, не сдаётся, — откуда только сила взялась?
Пора это было кончать, а шпаги при мне нет; я ищу что-нибудь подходящее, и хватаю первое, что под руку подвернулось — вилку, которую Барятинский у императора отобрал. Гляжу, император каким-то образом вывернулся и подняться пытается: тут-то я в него вилку и всадил — прямо в сердце попал, не промахнулся.
Император охнул и завалился на пол; крови из раны всего капля вылилась, а он уже не дышит. Офицеры вмиг протрезвели, отпрянули от Петра Фёдоровича и на меня в испуге смотрят.
— Перенесите его в спальню, положите на кровать, — говорю. — А я сей же час письмо императрице напишу. Бог милостив, матушка-императрица тоже, — обойдётся как-нибудь…
Письмо я написал и наверняка знаю, что императрица всю жизнь хранила его в секретном ящике — оно ей полное оправдание в смерти супруга давало. В письме было сказано так: «Не знаю, как беда случилась, но Пётр Фёдорович заспорил за столом с князем Фёдором Барятинским, — не успели их разнять, а императора уже не стало. Сами не помним, что делали, все до единого виноваты, пьяны были, но никто не думал поднять руку на государя! Повинную тебе принёс — и разыскивать нечего. Погибли мы, когда ты не помилуешь — прогневили тебя и погубили души навек».
Кары никакой нам не последовало, напротив, князь Барятинский был пожалован императрицей в камер-юнкеры и получил двадцать четыре тысячи рублей; далее Екатерина произвела его в камергеры, тайные советники, а потом — в гофмаршалы.
О смерти императора Екатерина народ оповестила манифестом, в котором внезапную кончину Петра Фёдоровича объяснила прежестокими коликами от гемороидического приступа. Верил ли кто в это, не знаю, тем более что когда тело императора в Петербург привезли и выставили в Александро-Невской лавре для прощания, лицо было чёрным и опухшим. Впрочем, долго рассматривать не давали — офицер, тут находящийся, командовал: «Поклониться и сразу идти в другие двери!».
Императрица на похороны не пришла, а погребли императора в той же Александро-Невской лавре, так как в императорской усыпальнице Петропавловского собора хоронили только коронованных особ, а уродец наш короноваться не успел. После кончины императрицы сын её Павел прах отца своего в Петропавловский собор перенёс, посмертно короновал и рядом с Екатериной захоронил; мне тоже в этой церемонии участвовать пришлось, но это уже другая история.
* * *
После смерти императора кое-кто стал на меня косо поглядывать, иногда я слышал шепот за спиной: «Цареубийца!» Ну, что же, пусть так — разве я первый и единственный, кто поднял руку на царя? С древности до наших дней царей убивали, и дальше будут убивать: такая уж это должность — быть царём.
Однако разговоры за моей спиной не только от высокого негодования возникали — чаще завистью были они побуждаемы. Ну, как же — вон на что Орловы дерзнули, и вот что приобрели!
Особенно зависть усилилась, когда пошли слухи, что императрица замуж за Григория собралась — тут целый заговор составился! Возглавил его Федька Хитрово, которого мы за своего считали: до переворота он служил ротмистром в Конной гвардии, а там наших мало было, — если бы не Федька, да ещё Потёмкин, который тогда был вахмистром, вряд ли конногвардейцы к нам присоединились бы. Императрица этого не забыла и обоих одарила: Федька восемьсот душ крестьян получил, Потёмкин — четыреста. Помимо этого, каждому дано было по десять тысяч рублей, а кроме того, и тот и другой были переведены ко двору, в камер-юнкеры.
Но им показалось мало; Потёмкин от тоски в монахи хотел уйти, в то же время глаза лишившись при лечении у какого-то знахаря и получив отсюда обидное прозвище «Циклоп». Григорий при дворе его склонил остаться: Потёмкин чужим голосам удивительно подражал и этим искусством императрицу забавлял — хорошо же он после брату моему отплатил, став новым Григорием при Екатерине!..
А Федька Хитрово решил, ни много, ни мало, всех нас, Орловых, перебить, Екатерину с трона свести, а на её место посадить Иоанна Антоновича, узника шлиссельбургского. Первый пункт такового плана большое сочувствие вызвал у многих важных персон при дворе, но о втором и третьем они и слышать не хотели. Тогда Федька начал сообщников среди менее значительных персон искать и обратился к камер-юнкерам Несвицкому и Ржевскому, — однако они, его выслушав, тут же донос в Тайную экспедицию написали, а Ржевский, этим не удовольствовавшись, ко мне прибежал и лично всё доложил.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу