Борис Акунин - После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II

Весь год накал критического пафоса только нарастал. Апофеоза этот антагонизм достиг в речи Милюкова, произнесенной 1 ноября. Лидер кадетов на всю страну обвинил в измене «придворную партию молодой царицы» («старой царицей» называли императрицу-мать), назвал правительство «неспособным и злонамеренным» и задал вопрос, который подхватили все оппозиционные круги: «Что это — глупость или измена?».

Вскоре после этого Дума приняла резолюцию с требованием не назначать кабинет без одобрения парламентского большинства (которое, напомню, принадлежало Прогрессивному блоку). В декабре царь был вынужден опять прервать заседания взбунтовавшегося представительного органа.

От милюковской речи 1 ноября до падения режима тянется прямая линия. Годы спустя Гучков скажет про Милюкова: «Он потряс основы, но не думал свалить их, а думал повлиять. Он думал, что это прежде всего потрясет мораль там, наверху, и там осознают, что необходима смена людей. Борьба шла не за режим, а за исполнительную власть».

Сам Гучков тоже сложа руки не сидел и рассчитывал захватить «исполнительную власть» иными методами. Вокруг влиятельного, популярного в армии руководителя военно-промышленных комитетов сложился заговор, готовивший свержение императора. Будучи человеком действия, Александр Иванович собирался с помощью группы гвардейских офицеров захватить царский поезд на пути из столицы в Ставку. «…Мы крепко верили, — рассказывал он, — что нам удастся вынудить у государя отречение с назначением наследника в качестве преемника. Должны были быть заготовлены соответствующие манифесты, предполагалось всё это выполнить в ночное время, наиболее удобное, и предполагалось, что утром вся Россия и армия узнают о двух актах, исходящих от самой верховной власти, — отречении и назначении наследника». В регенты прочили великого князя Михаила Александровича.

Финал приближался не с одной, а сразу с нескольких сторон. Не так, так этак всё должно было скоро закончиться.

«Что это — глупость или измена?»

В конце шестнадцатого года вопрос, собственно, стоял так: кто раньше рухнет — российская империя или Центральные державы.

Австро-Венгрия и Турция еле держались, германская армия испробовала свою немалую силу на западе, на востоке, опять на западе — и нигде не сумела добиться решительной победы. Теперь уже и в Берлине понимали, что войны не выиграть. В декабре правительство кайзера — при посредничестве американского президента Вильсона — предложило Антанте вступить в мирные переговоры. Если бы предложение было принято, российская монархия, возможно, и удержалась бы. Но союзники желали добить врага, и Николай был того же мнения. В высочайшем приказе по армии и флоту торжественно объявлялось, что Россия еще не достигла своих задач, в частности «обладания Цареградом и проливами».

В семнадцатом году первой рассыплется Россия, у Центральных держав появится надежда, что с одним Западным фронтом они как-нибудь управятся. И мировая бойня продлится дольше, чем могла бы.

Если бы государь император сознавал, в каком состоянии находится его держава, он бы не тянулся к «Цареграду».

Россию совершенно разорила война. На ее нужды уходило 40 процентов национального дохода. Государственный долг вырос втрое, дойдя до 80 миллиардов рублей.

В апреле пришлось впервые ввести подоходный налог. Из-за инфляции и дефицита товаров потребительские цены подскочили на 400 процентов. Транспортная система, недостаточно развитая и чрезвычайно растянутая, перевозила грузы «мирного назначения» по остаточному принципу — в первую очередь шли военные эшелоны. Из-за этого начались перебои с продовольственным снабжением. Особенно страдал Петроград, находившийся на самом краю империи. В сентябре там пришлось вводить талоны. В октябре положение стало еще тревожней — продуктов катастрофически не хватало. На несколько дней прекратилось пассажирское сообщение — трасса была отдана только под доставку продуктов питания.

В Средней Азии шли бои с местными жителями, которые отказывались отбывать трудовую повинность. На железных дорогах усугублялся хаос. Города были переполнены беженцами, их насчитывалось почти три с половиной миллиона.

Патриотический плакат. 1916 г.