Кэтрин Арнольд - Хроники испанки. Ошеломляющее исследование самой смертоносной эпидемии гриппа, унесшей 100 миллионов жизней

Приходские регистры христианской миссии в Норвей-Хаусе свидетельствуют о том, что во время эпидемии 1918–1919 годов на 1000 человек населения приходилось около 183 смертей, что в семь раз больше, чем за два десятилетия до и после этого периода. Примерно пятая часть взрослого населения старше двадцати лет погибла во время этой эпидемии [32]. Натаниэль Кескекапов, старейшина племени кри, даже не родившийся в то время, был хорошо осведомлен об эпидемии – эти знания он унаследовал от своих предшественников. Опрошенный исследователями примерно в 2002 году, в возрасте семидесяти двух лет, Натаниэль сказал: «На южной стороне грипп бушевал очень сильно, и кто-то ходил туда, а затем упал, точно подстреленный. Даже дети, они, примерно 10-летние, просто падали и умирали. Вот так. Они не беспокоили никого, просто падали прямо на землю» [33].

Тем временем, вернувшись в Соединенные Штаты, «испанка» мчалась на запад, собирая по пути свою кровавую жатву. В Кэмп-Фанстоне, где в феврале 1918 года произошла первая вспышка гриппа, в октябре началась вторая, когда 29-я полевая артиллерия была опустошена новой эпидемией – 14 000 заболевших и 861 умерший к концу месяца [34].

Первый лейтенант Элизабет Хардинг к тому времени была опытной старшей медсестрой, которая уже имела дело с более чем «800 случаями эпидемического паротита, кори, оспы, дифтерии и всех мыслимых инфекционных заболеваний» [35]. Когда Хардинг в октябре 1918 года покинула Форт-Райли, чтобы поступить на службу к начальнику медицинского управления, началась вторая волна гриппа.

В день моего отъезда там было более 5000 пациентов. В Кэмп-Фанстоне были открыты казармы для размещения больных. Несколько медсестер умерли, я не уверена, сколько их было, но мне кажется, что по меньшей мере шестнадцать. Медсестры, дежурившие в Форт-Райли, держались очень хорошо, но медсестры, которых срочно вызвали в больницу, сильно пострадали и прибыли больными [36].

Сержант Чарльз Л. Джонстон, написав домой жене из лагерного лазарета, оставил яркую картину обстановки в Кэмп-Фанстоне.

Сейчас около трех часов ночи, и все бедняги очень хорошо отдыхают. Я уверен, что какая-нибудь медсестра поверит мне. Я работаю по ночам уже около трех дней, с 7 вечера до 7 утра, и борюсь с мухами весь день, пытаясь заснуть. Я думал, что очень мало сплю, когда был дома, но только теперь понял, что такое недостаток сна.

…в лагере насчитывается от 6 до 7 тысяч больных. Я никогда не знал, что за больным человеком так трудно ухаживать. Эти ребята чуть ли не до смерти загоняют тебя за водой, таблетками или еще чем-нибудь [37].

Если сержант Джонстон не ухаживал за своими пациентами, он со всем усердием был занят заменой покрывал, которые солдаты сбрасывали во время лихорадки, и обтиранием, чтобы сбить температуру. «У каждого из нас теперь около 20 пациентов, так что вы видите, что мы довольно занятые новобранцы» [38].

В Линкольне, штат Иллинойс, десятилетний Уильям Максвелл наслаждался идиллическим детством. Уильям, которому предстояло вырасти и стать известным писателем и редактором художественной литературы в журнале The New Yorker, позже написал увлекательные мемуары о своих детских впечатлениях от эпидемии испанского гриппа. Когда Америка вступила в войну, мать Уильяма вызвалась добровольцем, и он помнил, что она была одета в белое, с головой, обмотанной кухонным полотенцем с красным крестом на нем, и скатанными бинтами. Это был способ помочь, но в тот момент война казалась очень далекой. Как и эпидемия испанского гриппа. «Мы слышали истории, много историй. Мы слышали о том, что происходит в Бостоне, но люди не хотели верить, что они могут быть здоровы утром и мертвы к вечеру» [39].

Когда миссис Максвелл забеременела, в семье захотели, чтобы она рожала в большой городской больнице в Блумингтоне, расположенной более чем в сорока восьми км. Родители должным образом собрали Уильяма и его брата, чтобы оставить их с тетей и дядей – строгими воцерковленными людьми – в их большом мрачном доме. «Мои тетя и дядя были недалекими людьми… нам с братом не нравилось находиться в их доме. Я могу лучше всего описать их дом, сказав, что в гостиной стояла большая фотография моего деда в рамке в гробу» [40].

В тот же день Уильям заболел. Тощий маленький мальчик, обычно с хорошим аппетитом, он не мог притронуться к большому блюду с индейкой, которое его тетя поставила перед ним. Прикоснувшись ко лбу Уильяма, женщина отвела его наверх и уложила спать в кабинете дяди, в мрачной комнате, где стояли только письменный стол и шкаф для документов. В этот момент временные границы стерлись. Уильям спал и спал, время от времени просыпаясь, чтобы принять таблетки. «Я помню, как меня будили ночью и днем с некоторыми перерывами. Если была ночь, моя тетя была бы в ночной рубашке, с заплетенными в косу волосами, протягивая мне таблетку и стакан воды. В другое время это был мой дядя» [41].