Кэтрин Арнольд - Хроники испанки. Ошеломляющее исследование самой смертоносной эпидемии гриппа, унесшей 100 миллионов жизней

Дороти Деминг, студентка-медсестра во время пандемии, вспоминала: «Больше не было привычных обходов ни для лечащих врачей, ни для студентов-медиков. Врачи приходили и уходили в любое время суток, вызывая медсестру только тогда, когда отдавали приказ или нуждались в помощи. Обычно после полуночи приходил изможденный врач, чтобы в последний раз осмотреть пациента, а потом, шатаясь, шел домой спать» [33].

Другая медсестра была шокирована разницей между общим уходом и сценами, с которыми она сталкивалась ежедневно.

До эпидемии смерть казалась милостивой, приходя к очень старым, неизлечимо больным или поражая внезапно, без ведома жертв. Теперь мы видели, как смерть жестоко и безжалостно хватала сильных, крепких молодых женщин в расцвете сил. Грипп притупил их сопротивление, сдавил легкие, сжал сердца… В этой бессмысленной трате человеческой жизни не было ничего, кроме уныния и ужаса.

Много раз по утрам мы с Дороти (еще одной Дороти, подругой Деминг) усердно ухаживали за пациентом, пытаясь найти слова утешения для ошеломленных родителей, мужей и детей. Однажды на рассвете – чудесное утро с розовыми облаками над серыми зданиями напротив – после особенно печальной смерти я поняла, что слезы, которые я проливала про себя, должны найти выход. Я бросилась к бельевой комнате, которая всегда была нашим убежищем, и там передо мной стояла Дороти, рыдая от всего сердца [34].

Дороти Деминг находила некоторое утешение в том, что она «вносит свою лепту», работая на нужды фронта, что в то время было жизненно важным соображением. Дороти казалось, что уход за больными в таких условиях равнозначен пребыванию под огнем, как «наши братья в Аргоне» [35]. Несмотря на эту железную решимость, шум, доносившийся из палат, был таким громким, что Дороти могла спать только с маской для глаз, сделанной из черного шелкового чулка, и заткнув ватой уши [36].

В Колумбийском пресвитерианском госпитале в Вашингтоне Хайтс доктор Альберт Лэмб осознал тот факт, что имеет дело с неизведанной новой болезнью. Он описывал новых пациентов весьма наглядно: «Они синие, как черника, и плюются кровью» [37]. Теперь уже известные стигматы испанского гриппа добавляли нотку ужаса к знакомым симптомам гриппа: сильное носовое кровотечение, массивное кровоизлияние, дыхательная недостаточность и цианоз. Каждая больничная палата была видением ада.

Но, несмотря на эти ужасные доказательства, комиссар общественного здравоохранения Нью-Йорка Ройял С. Коупленд отказался принять элементарные меры, такие как закрытие школ и театров, заявив, что эпидемия, хотя была широко распространена, не являлась серьезной угрозой. «Я держу свои театры в таком же хорошем состоянии, как моя жена держит наш дом, – сказал он журналистам [38]. – И я могу поручиться, что это совершенно гигиенично» [39]. В тот же день, когда Коупленд произнес эту речь, 354 жителя города умерли от гриппа [40].

«Испанка» сделала сиротами более 600 нью-йоркских детей. Среди них был маленький еврейский мальчик из Бруклина по имени Майкл Винд.

«Когда моя мать умерла от испанского гриппа, мы все собрались в одной комнате, все шестеро, от двух до двенадцати лет. Отец сидел у постели матери, обхватив голову руками, и горько рыдал. Все друзья моей матери были там со слезами на глазах. Они кричали на моего отца, спрашивали, почему он не позвонил им, не сказал, что она больна. Вчера она была в полном порядке. Как такое могло случиться?» [41]

Когда отец и пятеро его братьев и сестер плакали вместе, сам Майкл не мог разобраться в происходящем. «Глядя на мать, я никак не мог осознать свою потерю. Она выглядела так, словно спала» [42].

На следующее утро отец повел Майкла и двух его младших братьев в метро. Когда он купил все батончики «Херши», мальчик догадался, что что-то не так. Он был прав. Они направлялись в Бруклинский еврейский сиротский приют [43].

Нигде тень призрака смерти не простиралась так широко, как над Филадельфией. В 1918 году Филадельфия с ее населением в 1 700 000 человек считалась в основном здоровым городом. Но среди ее многочисленных иммигрантских общин существовали значительные очаги бедности. И она также была домом для одного из старейших черных гетто в Соединенных Штатах [1]. Исторически Филадельфия была городом, где ранняя смерть воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Джек Финчер, сценарист и бывший главный редактор журнала Life, чей дядя умер от испанского гриппа в октябре 1918 года, вспоминает: