Эли Берте - Замок Монбрён

Проповедник остановился и задумался, как будто закончил рассказ.

– Но,– спросил Маленький Бискаец,– почему же, наконец, ты обвиняешь себя? Судя по началу, я думал, что ты по крайней мере разрубишь этого ребенка пополам, чтобы поколдовать над ним, а ты поступил с ним, как святой. Где же то преступление, которое тяготит твою совесть?

– Я берег бумаги, врученные мне монахом,– продолжал Годфруа мрачным тоном,– но не искал капитана Бурю. Спустя некоторое время я узнал, что он оставил армию Шандо и отправился куда-то в отдаленную провинцию.

– Хорошо! Но что же ты хотел сделать с этими документами? Ведь ты не ученый человек – на что тебе такая дрянь?

– Ты меня не понял, камрад. Я думал, да и теперь еще думаю, что этот капитан Буря отнял у меня ребенка для того, чтобы получить за него богатый выкуп. Следовательно, если бы я передал ему документы, доказывающие высокое происхождение дитяти и его право на богатое наследство, то он употребил бы их в свою пользу как нельзя лучше. А этого мне и не хотелось. Итак, ненависть моя к Буре пала всей тяжестью на невинного ребенка; и наследник богатой фамилии, если он жив еще теперь, наверное, подвергся жалкой участи. По ночам, во время моего караула в лагере или на крепостной стене, я думал об этом, и мне кажется, если бы только продлилась жизнь моя, я бы отправился на поклонение к святому Жаку Кампостельскому, чтобы испросить у Господа Бога помилования в этом преступлении!

Маленький Бискаец, казалось, не видел во всем этом рассказе ничего трагического.

– Клянусь святым Гаспаром,– сказал он с легкомысленным видом,– я не вижу, право, отчего здесь столько печалиться! Что за великое несчастье, если одним знатным господином будет меньше! Но все-таки спасибо тебе за исповедь, камрад. Если ты нуждаешься в отпущении грехов, я даю его тебе охотно. Но чем я еще могу служить тебе?

Старый солдат оглянулся вокруг, стараясь увериться, что никто не может подслушать его тайны.

– Когда завтра ты увидишь меня поверженным,– начал он тихим голосом,– и вполне уверишься, что я получил последнюю рану, хорошенько поищи в замшевом кафтане, который я ношу под латами, там найдешь кошелек с золотом и сверток бумаги…

– Что касается золота, я найду ему достойное употребление,– с живостью прервал Маленький Бискаец,– но, черт возьми! Что мне делать с бумагами? Ведь я не умею читать.

– И я не умею, камрад, и поэтому-то не знаю хорошенько, что такое в них содержится. А показать кому-нибудь мне, признаюсь, не хотелось. Не всякий сберег бы тайну. Если бы капитан Доброе Копье был более ласков и менее скрытен с нами, которые, впрочем, все равны ему, я, может быть, пошел бы к нему с бумагами, чтобы по крайней мере узнать имя ребенка, похищенного в Шаларе. Итак, камрад, только тебе одному передаю эту тайну, и если бы я не был вполне уверен, что конец мой близок, может быть, хранил бы ее еще долгое время. Но позволь мне закончить то, что я начал. Когда ты убедишься, что я умер, возьми бумаги, отправься в Шаларский монастырь, который недалеко отсюда, собери там все нужные сведения и начни разыскивать его. Если найдешь, отдай ему эти документы, и за них, вероятно, ты получишь хорошее вознаграждение. Если же после одного года розысков не получишь о нем никакого известия, брось бумаги в огонь и помолись за мою душу.

Глубокий вздох вырвался из груди фламандца.

– Все будет сделано, камрад,– отвечал Маленький Бискаец,– я исполню клятву, клянусь святым Гаспаром!.. Но скажи мне… кошелек?.. Этот кошелек, вероятно, туго набит? Мой совершенно пуст, посмотри-ка, и если мне нужно будет искать повсюду этого неизвестного…

– Кошелек полон, и тебе недолго ждать, пока он станет твоим!

– Не говори этого, друг Проповедник,– возразил Бискаец с притворной печалью,– и не верь глупым предчувствиям. Еще до смерти, я в том уверен, ты успеешь опорожнить не одну добрую бутылку и заставишь глотать пыль не одного вражеского солдата.

Фламандец посмотрел на него с удивлением.

– Разве ты забыл, что я fay? Предчувствия никогда не обманывают: завтра я умру! – отвечал он холодным тоном.

Маленький Бискаец, может быть, пустился бы на новые утешения, но вдруг послышался сигнал тревоги. Часовые, стоявшие у палисадов, подали сигнал, и звучный голос Доброго Копья раздался между воинами. Проповедник, казалось, совершенно забыл свои мрачные предчувствия: он быстро вскочил и приказал товарищу следовать за ним. Бискаец, пораженный этой неожиданной переменой, поспешил повиноваться, и оба они прибежали в лагерь, где повсюду видно было сильное движение.