Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– И среди них раб божий Тимофей, – назвал сам себя Чабаев. – Потому и дразнят меня чумазые бесенята Буяном Поротым. Тяжко, братья, наказание нести при людском сборище, стыдно теперь людям в глаза глядеть. Не так обидно было б, коль пороли б где-нито на конюшне. Отлежись, братец, да и натягивай порты на битый зад…

– Сожалеешь о бывшем? – негромко спросил Данила Рукавкин и покосился на Чабаева. – Ведь ты сам, Буян Иванович, – Данила назвал Тимофея старым прозвищем, – изрядно повинен в своем страдании под батогами. Зачем не хитрил пред очами того дотошного допросчика Гаврилы Державина? Сказывали ж ему все самарцы, что в сражении с майором Муфелем не бывали. Я, к примеру, объявил поручику, что все сражение пролежал в страхе на Вознесенской колокольне… А ты возьми да и выскажи Гавриле Державину сущую истину, что сам на сражении был с ружьем и что тако ж все городские жители на сражении были, а всех-де по именам не упомнил. Державин всякий раз, приступая к расспросам, твои слова твердил, словно молитву «Отче наш» перед сном…

– Ну и пусть! – с неожиданной твердостью выпалил Тимофей. – Пущай знают поручик Державин и его начальство истинную правду! Тешу себя надеждой, что и до царицы Екатерины слова мои переданы… Не зря ж, помните, созвав нас всех в соборной церкви по взятии города, кричал да ногами топал майор Муфель, зачем, дескать, самарские городские жители высказывают ему и его солдатам боле суровости, нежели ласки? Да все доискивался, кто из самарцев в сражении убит иль поранен. Да Господь надежно укрыл ту тайну – за великим снегом да темной ночью самарцы успели поразобрать побитых и тайно схоронить, кто где смог, без соборования…

Данила Рукавкин, забывшись, довольно громко ответил в утешение Чабаеву:

– Ништо! Даст Господь государю Петру Федоровичу вновь ухватить фортуну, так за ним наша служба не пропадет. Всех, кто сгиб в сражении, в церквах помянем всенепременно…

Тимофей Чабаев резко сжал локоть Рукавкина, оглядываясь, нет ли кого поблизости, гусаком зашипел:

– Ты, Данила, покудова этакие мысли при себе держи. Теперь о государе Петре Федоровиче доброе слово и дома сказать страшно. Однако вам, должно, в новость, а вчера слух через курьера пришел…

– Какой же слух? – невольно выдал свое нетерпение Данила Рукавкин: с тех пор как видел он государя во взятой им Казани и спрашивал о внуке Тимоше, никаких вестей в тюремную камеру к ним не проникало. А на барке, когда плыли до Самары, у команды выспрашивать, где государь да что с ним, поостереглись.

– Сказывал тот курьер, что первого августа государь Петр Федорович взял город Пензу и имеет якобы намерение идти на Москву, – совсем тихо сообщил новость Тимофей Чабаев. На щеках выступил легкий румянец. – Эх, случись такой радости – сесть Петру Федоровичу на престол… – И поспешно умолк: мимо них на открытой коляске, запряженной парой резвых жеребцов, проехал весьма важный, в бакенбардах колечками, военный чин.

– Новый комендант Самары майор Василий Молостов, – пояснил Тимофей. – Дутый индюк! Со здешними лучшими людьми знаться не хочет, страшась опорочить свое якобы доброе имя…

Данила Рукавкин вздохнул, проводил укатившую в пыльном облаке коляску равнодушным взглядом – свои мысли в голове теснились. Сказал, и на душе стало легче:

– От Пензы и до Москвы, это верно, совсем недалече. Ежели тамошние мужики подымутся всем скопом да работные люди на заводах встанут за государя, тогда ждать будем новых добрых вестей.

– Слабо воинство из мужиков. – Тимофей поскреб ногтем затылок. – Вона как под Самарой-то вышло. Кинулись мы в драку, а егеря в нас – бах-бах залпами… Надобно государю как-то регулярное войско себе на подмогу звать…

Пока шли от Вознесенской церкви, Иван Халевин успел сообщить Тимофею, что смертный приговор ему отменили, били батогами и отпустили домой. Данилу батогами не били, потому как он по указу Екатерины Алексеевны, будучи депутатом, освобождался от телесного наказания пожизненно.

– Зато Семену Володимирцеву куда как лихо досталось, – сказал на это Данила. – Били его езжалым кнутом пятьдесят раз, заклеймили литерами «Б» и «И», что значит «бунтовщик и изменник», и отправили в каторжные работы навечно…

– Жаль Семена, – искренне проговорил Тимофей Чабаев. – Знавал я его еще по Сызрани. Сгибнет теперь бесследно в рудниках, невесть где закопают его чужие люди… Ну а что с Балахонцевым да нашим сотоварищем Ильей Счепачевым? С ними как обошлась матушка царица?