Катя Федорова - О том, что есть в Греции

– Погоди, – перебивает соседа жена. – А как ты узнал содержание разговора, если даже секретным службам запретили прослушивать?

Сосед недовольно морщится: не мешай рассказывать!

– Так вот. Ципрас продолжает разговор: «Слушай, Вова. Похоже, нас все-таки подслушивают. Ты дашь нам десять миллиардов? Очень надо». Путин отвечает: «Не вопрос. А то, что нас кто-то слышит, так это мне абсолютно по бараба…»

Сосед тормозит в миллиметре от окончания слова: все-таки дамы, кофе. Потом поворачивается ко мне и спрашивает налитым слезой голосом, протягивая руки:

– Ну как, спасет нас Россия?

Тут главное ни на секунду не забывать, что Греция – это родина театра.

Тетя София вызывает смешанные чувства. Точнее, противоположные. Расстояние между ними – как между эросом и танатосом. Итак, София, ласково – Софула. Такая аккуратная старушка. Не старушка даже, а, наверное, дама. У нас нет специального слова в русском языке для обозначения женщины 74 лет в юбке-годе, глухом черном бадлоне, перетянутом на горле ослепительной брошью, с элегантно уложенными волосами, идеально прямой спиной. Пахнет она бабушкиным буфетом: корицей, гвоздикой и ладаном. Руки у нее округлые, мелкой лепки, многими трудами достигшие идеальной формы для ведения домашнего хозяйства. Булочки и пироги, выходящие из ее пухлых пальчиков, вскормили не одно поколение. Когда я впервые приехала в Грецию, София приняла меня как родную дочь. Кормила с руки бифштексами. Обнимала. Улыбалась. Но гармония неизменно обрывалась на моменте, когда она открывала рот.

– Диван? Зачем вы купили такой диван? Он же неудобный. Проваливается. Надо его сдать в магазин и купить новый.

– О, какое красивое зеркало! Ему, конечно, здесь не место, надо перевесить.

– Катерина! Ты почему без носков? Ты простудишься, и тебе придется лечь в больницу.

– Зачем ты сюда приехала? Как тебе пришло в голову оставить своих родных?

– Дай-ка я покажу тебе, как мыть посуду. Ты все неправильно делаешь. Отдай тарелку. Намыливаем… тааак… Ну, что ты стоишь? Бери тарелку, я же рядом и говорю, как надо!

Жизнь тети протекла безупречно и размеренно. Вышла замуж, родила, вела дом – все по правилам. Соблюдала посты, воскресенья. Девиз: чистая совесть и соответствующие полы дома.

Ты можешь метаться, находить, терять, погружаться в отчаяние, парить в эйфории – София не меняется. Она стабильна, как ход луны и солнца. Всегда дома, на том же месте, в том же ровном, спокойном настроении. Устанешь, загрустишь, придешь к ней, встанешь, как блудный сын, на колени. Она примет, обнимет, пожалеет. Какое счастье, что есть на кого опереться в этом мире, всхлипываешь ты на ее родном плече, уютно пахнущем гвоздикой. И вдруг слышишь какое-то шуршание. Что такое? А это София потихоньку подкладывает тебе подушку – диван-то купили негодный, вон как проваливается, а я же говорила.

Купила теплую шапку в стиле «эй, казак, налей мне русской водки» и сразу вспомнила, как меня в Греции ущемляют по нацпризнаку. Я даже выучилась делать в ответ безучастное, всепрощающее лицо. Надоело. Каждой зимой одно и то же.

– Катерине не холодно! Она не мерзнет никогда! Почему? Так ведь она из России, с севера!

То есть. Когда все нормальные люди синеют, как цуцики, лязгают зубами и дрожат, я, по их фряжской логике, должна потеть и изнывать от жары.

Г реки педалируют эту свою арийскую тепличность. Слышу шовинистический заспинный шепоток:

– Она же русская. Прочная, как брюква. Что ей дождь и ветер? Чай не привыкать к штормам. А нашим хрупким южным хромосомам всегда будет холодно!

Вот что я вам скажу, господа расисты, следите за руками. Одеваться надо теплей, и тогда не будете мерзнуть. А хромосомы ни при чем.

Ваша брюква.

Разгорелась дискуссия о вине. Я в этом деле безнадежный дилетант, признаю, но кое-какие направляющие у меня все же есть. Например, я четко знаю, что хорошее вино должно быть, во-первых, сухим, во-вторых, зрелым. (А в-третьих, итальянским или французским, но этого я вслух не сказала, мне еще тут жить.) Играет роль купаж. Вот мое несложное кредо, согласно которому я получаю удовольствие от жизни. Греки рассмеялись мне в лицо.

В Греции две с лишним тысячи островов. И вот на этих самых островах – особенно лысых, типа Санторини – делают преимущественно сладкие вина. Причем издревле. То есть это визитная карточка греческих вин. Сладкое – иронически заламывали бровь греки, объясняя мне азы винного эпикурейства, – это не значит, что там есть сахар. Солнце работает так мощно, что заизюмливает виноград еще на ветке. Потом его хитро довяливают в тени (как завещал великий Гесиод) и только после этого давят. Сладкое вино самое вкусное. Великое. Один его глоток гарантирует нетривиальные ласки для нёба. В общем, выяснилось, что мои принципы – обычные скифские комплексы. Я целомудренный варвар, который ничего не понимает в искушениях.