Эмилио Сальгари - Последние флибустьеры

Мендоса раскурил трубку, потом сел позади нактоуза, [46] Нактоуз — плотно прикрепленный к палубе деревянный шкафчик, в котором помещается судовой компас. там, где днем сидел фламандец; отсюда он мог свободно наблюдать за буссолью. Мендоса опасался, что моряки, воспользовавшись темнотой, лягут на другой курс и вернутся к побережью материка; возможно, его опасения были справедливы, потому что он заметил, что двое матросов, оставшихся следить за парусами, уже пытались раньше неожиданно перенести их. Прошло несколько часов, а удвоивший свою бдительность баск не замечал ничего подозрительного, как вдруг ему показалось, что фламандец о чем-то шепчется с только что вышедшим на бак [47] Бак — носовая часть верхней палубы судна. капитаном.

Подозрительный по характеру, баск интуитивно заподозрил, что эти двое что-то замышляют. Его подозрения усилились, когда он увидел, что парочка исчезла в носовом люке.

— Ну, дружок Мендоса, смотри теперь в четыре глаза, — пробурчал он себе под нос. — За этим что-то кроется.

Он поднялся, выбил трубку, еще раз окинул взглядом океан и громко сказал:

— Спокойной ночи, рулевой; пойду-ка и я вытяну ноги.

Потом он исчез в кормовом люке, но вместо того чтобы войти в каюту, где похрапывали гасконец, Буттафуоко и мнимый сын испанского гранда, он тихонечко открыл дверь в трюм, до отказа забитый, как мы уже сказали, пустыми бочками. Его поразил свет, исходивший от фонаря, с которым кто-то осторожно шел вдоль левого борта.

— Кто бы это мог быть? — тревожно подумал Мендоса. — Что он здесь делает в такой час?

Он бросился к противоположному борту и спрятался среди бочек. Вскоре в тусклом свете фонаря он заметил две человеческие фигуры: это были капитан и фламандец.

— Может быть, они спрятали здесь какой-нибудь заветный бочонок и хотят распить без нас свое чудесное вино? — пробормотал баск. — Мы осуждаем подобные выпивки: если уж пить, то со всей компанией.

Он забился в темный уголок и продолжил свои наблюдения.

Подозрительная парочка остановилась почти в середине трюма; потом они подняли две большие бочки, отшвырнули их в стороны и забрались в освободившееся пространство.

— Это здесь, — сказал капитан, и его голос отчетливо разнесся по всему трюму.

— Много пороха? — спросил мастер Арнольдо.

— Пятьдесят фунтов. [48] Фунт — старинная мера веса; испанский фунт равнялся 460 граммам.

— Этого хфатит?

— Не останется целой ни одной доски.

— И ни одного из этих плутоф?

— Надеюсь, что нет.

— У фас есть фитиль?

— Он уже на месте.

— Сколько фремени он горит?

— Минут десять.

— Этого хфатит, чтобы усесться ф шлюпке?

— Нам надо только перерубить канат, потому что шлюпка идет за нами на буксире. Я уже приказал положить в нее весла и продукты.

— Потшигайте.

Ничего больше Мендосе знать не требовалось. Испуганный, весь в холодном поту, он пробрался в кормовую надстройку и ворвался в каюту, где находились гасконец и Буттафуоко.

— Вставайте, быстрее, вставайте! Нельзя терять ни секунды, — говорил баск, отчаянно тормоша друзей.

— Нас берут на абордаж? — спросил гасконец, с трудом поднимаясь с койки.

— Следуйте за мной, только без шума, и ни о чем не спрашивайте, — ответил Мендоса. — Идемте, сеньор Буттафуоко, если вам дорога жизнь.

На корме у всех каравелл и галеонов устраивали орудийные порты, [49] Порты орудийные — отверстия в борту парусного корабля для производства артиллерийской стрельбы с нижних палуб; когда не находились в боевом положении, прикрывались откидывающимися люками. служившие амбразурами для мелкой судовой артиллерии. Мендоса подвел друзей к этим портам и сказал:

— Ныряйте в море, не раздумывая.

Буттафуоко и гасконец настолько были поражены возбужденным голосом баска, что им и не требовалось никаких объяснений. Они укрепили шпаги, высунулись в люки и скользнули в пенистую кильватерную струю. [50] Кильватерная струя — след, остающийся на поверхности моря за кормой идущего корабля. Секундой позже за ними последовал и Мендоса.

Как раз в этот момент к ним подошла шлюпка, следовавшая за каравеллой на тридцатиметровом буксире. Мендоса и дон Баррехо схватились за один ее борт, а более высокий и тяжелый Буттафуоко — за другой; без каких-либо особых усилий они забрались в шлюпку.

— Руби канат!.. — скомандовал баск, повернувшись к дону Баррехо.

Гасконец, уразумевший, что должно произойти нечто ужасное, беспрекословно повиновался.