Мика Валтари: Золотое кольцо всадника

зреет странная уверенность, что, хотя я ничего не обещал Иисусу из Назарета, я еще понадоблюсь для какой-то его цели.

Однако позволь мне добавить еще несколько слов об этой девушке с сияющими глазами, которая дарила мне такую радость, что при одном взгляде на нее сердце мое оттаивало.

Поначалу я не мог понять, откуда взялось ощущение, что я встречал ее раньше, но все в ней, вплоть до ее мельчайших движений, казалось мне знакомым. В порыве безрассудства я дал ей кусок мыла и благовония, которыми пользовалась Антония, и я надеялся, что давние и любимые ароматы сделают это сходство еще более очевидным.

Но случилось обратное. Тяжелый вязкий запах совершенно не подходил ее свежести. Поначалу это смутило меня. Но когда я ее поцеловал и увидел, как темнеют ее глаза, то вместо лица деревенской девушки передо мной возникли и лицо Антонии, и лицо Лугунды, и, что удивительней всего, лицо твоей матери в дни ее молодости. Я на какое-то мгновение заключил девушку в объятия — и тут же вспомнил всех тех женщин, которые были мне дороги. Я уверен, что после нее ни одна возлюбленная не войдет уже в мою жизнь. Мне повезло, ибо я получил более чем достаточно разделенной любви. Мужчина не должен требовать большего.

Я собственноручно дописал эти строки, когда сама судьба велела мне поставить последнюю точку в моих мемуарах. Только что сюда прибыл гонец на взмыленной лошади, и я узнал, что римский император Веспасиан умер неподалеку от Реате [83]в своем родовом имении. Ему не удалось отпраздновать свое семидесятилетие, но в послании сообщалось, что он пытался подняться и умереть стоя, поддерживаемый под руки своими близкими.

Народ о его смерти известят лишь через два дня, чтобы у Тита было время добраться до Реате. На ближайшем заседании сената мы провозгласим Веспасиана равным богам. Он достоин этого, ибо был самым милосердным, бескорыстным и добродетельным из всех императоров Рима. Не его вина, что он из плебеев. Однако, раз он станет Божественным, потребуется иная, официальная версия его жизни. Как его старый друг я оставлю за собой место в коллегии жрецов нового бога, тем более что раньше мне никогда не доводилось занимать должность священнослужителя. Это, дорогой сын мой, очень украсит список моих заслуг перед отечеством.

Я, твой отец, ставлю собственноручную подпись: Минуций Лауций Манилиан.

Три месяца спустя я опять возвращаюсь к этим заметкам.

Похоже, Фортуна начала меня избегать. Ужасное извержение Везувия недавно разрушило мой новый дом в Геркулануме [84], где я собирался провести свои последние годы, наслаждаясь мягким климатом и приятным обществом. К счастью, благосклонные ко мне боги удержали меня от поездки туда и от изнурительной беседы с подрядчиком, ибо в этом случае я оказался бы погребенным под кучей пепла.

Однако я опасаюсь, что подобное зловещее предзнаменование сулит несчастье нашему правителю Титу, который является моим хорошим другом и желает добра нам обоим. Правда, лучшие годы у него впереди, а его уже сейчас называют «любовью и утешением человеческого рода» [85]. Не знаю, кстати, толком, за что. Могу лишь сказать, что юного Нерона называли точно так же.

Тем не менее я полагаю, что правление Тита будет удачным и что он доживет до тех пор, когда хитрый интриган Домициан станет неопасным и можно будет объявить тебя престолонаследником. Ни в коем случае не доверяй Домициану. Разве можно ждать чего-либо приятного от человека, который развлечения ради насаживает мух на острый стиль [86], уподобляясь мальчишке-шалуну?

Минуций Лауций Манилиан, триумфатор и консул, глава коллегии жрецов Божественного Веспасиана и член римского сената, принял при императоре Домициане мучительную, но вместе с тем удивительную смерть, на которую был обречен как последователь Христа; случилось это в амфитеатре Флавиев, названном благодаря своим небывалым размерам Колизеем. Вместе с ним погибла его жена Клавдия, родившаяся еврейкой, и его сын Клемент, а также и консул Тит Флавий, родственник Домициана и сын бывшего римского префекта Флавия Сабиния. Поскольку все мужчины имели знатное происхождение, а некоторые занимали высокие государственные должности, их бросили на растерзание львам — благороднейшим из животных.

В свою последнюю ночь, находясь в тюремной камере под ареной Колизея, сенатор Минуций Манилиан согласился креститься по христианскому обычаю. Крестил его некий добродетельный раб, который должен был умереть вместе с сенатором. Но сначала Минуций Манилиан удивил многих своим заявлением, что предпочел бы погибнуть по политическим мотивам, а не ради любви к Иисусу из Назарета.