Мика Валтари - Золотое кольцо всадника

Что же до моих многочисленных любовных похождений, то на земле нельзя сыскать ни одного безгрешного человека — и даже среди тех, кто посвятил себя служению богу. Но я могу заверить тебя, что я никогда никого не принуждал делить со мною ложе. Никто не доставлял мне удовольствия из страха передо мной — ни девочка-рабыня, ни тем более свободная женщина. Я всегда во всех видел людей, и говорю это тебе искренне и откровенно.

Однако, вопреки сложившемуся мнению, любовь редко бывает грешной. Самые страшные человеческие пороки не связаны с плотскими утехами, даримыми нам женщинами. Взять хотя бы жестокосердие — наихудшую из болезней, угрожающих любому. Будь осторожен, Юлий, и не позволяй себе ожесточиться, как бы высоко ни вознесла тебя судьба и какие бы трудности ни пришлось тебе преодолевать. Некоторая толика тщеславия, впрочем, вполне допустима — если, конечно, ты не теряешь способности реально оценивать свои достижения. Не думай, будто я не знаю, что ты соревнуешься с Ювеналом в искусстве стихосложения.

Сейчас, когда я пишу эти строки, меня переполняет любовь ко всему миру. Какое счастье, что боги позволили мне насладиться еще одной весной! Потому, вернувшись в Рим, я оплачу все долги твоего друга Децима Ювенала и не стану больше посмеиваться над его бородой. Я не хочу разногласий между мною и тобой из-за этого чуждого мне, но почему-то близкого и приятного тебе человека.

Мое сердце подсказывает мне, что я просто обязан поделиться с тобой самым сокровенным. Итак, я расскажу тебе о весне, которую только что пережил, ибо мне некому больше рассказывать о ней, а ты прочтешь эти записки только после моей смерти, когда, возможно, тебе легче будет понять твоего старого отца. Насколько же проще найти общий язык с чужим ребенком! Но таков, очевидно, удел каждого отца, и так будет вечно, хотя, конечно, надо надеяться на лучшее.

Я не знаю, с чего начать. Как тебе известно, я никогда не собирался возвращаться в Британию, несмотря на то, что у меня там собственность, и вопреки горячему желанию посетить город Лугунда, основанный мной в честь матери Юкунда, ставший настоящей столицей иценов. Боюсь, мне бы не понравилось в этой стране, которая казалась такой очаровательной, когда мы с Лугундой, жрицей зайца, путешествовали по ней. Возможно, я был тогда заколдован друидами, и потому даже пасмурная Британия виделась мне солнечной и прекрасной. И я бы не хотел стереть эти воспоминания, явившись туда пятидесятилетним — с огрубевшими и притупившимися чувствами и с утраченной верой в доброе начало, якобы заложенное в каждом человеке.

Однако эту весну я смог прожить так, словно я еще совсем молод. Она была подобна хрупкой мечте, сновидению, что туманит слезами взор такого мужчины, как я. Ты вряд ли когда-либо увидишь ее, сын мой, потому что я решил больше с нею не встречаться — как ради нее, так и ради меня.

Она сравнительно низкого происхождения, но ее родители из-за своей бедности блюли старые традиции и обычаи нашей страны. Она удивляется даже тому, что моя туника из шелка. Мне нравилось рассказывать ей о моей прошлой жизни, и даже о таких мелочах, как львята, которых Сабина брала к нам на ложе, заставляя меня кормить их. Она слушала меня с любопытством, и я замечал, как меняется выражение ее необыкновенных глаз.

Мне также было полезно освежить свою память — ведь я пишу и диктую эти мемуары, которые, надеюсь, однажды тебе пригодятся. Они научат тебя не слишком доверять людям и оберегать себя от разочарования. Ни один правитель не может всецело положиться на кого-то, хотя одному нести бремя абсолютной власти необычайно тяжело. И еще. Помни, сын мой, что слишком большая зависимость всегда в конце концов рождает желание отомстить.

Я пишу так потому, что люблю тебя всем сердцем; ты — единственное, что по-настоящему важно для меня, пускай даже ты этого пока не ощущаешь. Мне кажется, что, найдя в этой девушке свою позднюю, слишком нежную и уязвимую любовь, я научился любить тебя еще сильнее, чем прежде. Я также стал лучше разбираться в характере твоей матери и оценил ее сильные стороны. Я прощаю ей те слова, которыми она иногда в запальчивости ранит меня. Я очень надеюсь, что и она простит меня за то, что я уже никогда не смогу измениться. Трудно научить старую собаку новым трюкам.

Все то время, что я оставался в этом скучном месте, где наконец стали меня усердно лечить и которое расположено недалеко от усадьбы ее родителей, между нами не происходило ничего непристойного. Раз или два я поцеловал ее и, быть может, погладил ее мягкую руку своей шершавой ладонью. Я не стремился к большему, потому что не хотел причинять ей боль или возбуждать ее чувственность слишком рано. Мне было достаточно, что от моих рассказов щеки ее розовели, а глаза начинали блестеть.