М. Антрекот - Дело огня

Киото, 1864 г.

Дождливыми зимними, а равно и летними вечерами хорошо собираться всей семьей — или тем, что семью заменяет — вокруг очага-ирори [2] Ирори — открытый очаг в центре японского деревенского дома. , пить подогретое сакэ и рассказывать страшные и смешные истории о лисах-оборотнях, длинноносых тэнгу [3] Тэнгу, досл. «небесный пес» — адаптированный японской культурой персонаж китайского фольклора, носатый лесной дух, владеющий магией огня. и бродячих мертвецах. Но день был еще слишком молод, чтобы считаться вечером. Жара, несмотря на дождь, стояла такая, что сама мысль об ирори вызывала ужас, а людям, собравшимся в кружок на крытой галерее длинного здания, уж никак не подобало рассказывать о ком-то страшные истории. Потому что уже несколько месяцев как к стандартному набору ночных пугал старой столицы добавилась новая разновидность — «мибу-ро»[ [4] Мибу-ро — сокращенное название «Мибу-росингуми», прежнего названия подразделения, переименованного впоследствии в Синсэнгуми. Названо по месту расквартирования, пригороду Киото Мибу. . И были Волки Мибу куда страшнее рокуро-куби [5] Рокуро-куби — чудовище. Днем имеет облик обычного человека, а ночью голова покидает тело и летает в поисках добычи. Если украсть тело, голова не может найти его и какое-то время спустя умирает. , тэнгу или покойников, потому что этих покойников еще поди найди, а вот людей в светло-синих накидках с белым узором встретить было куда как просто — а уж встретив, особенно ночью, очень трудно разойтись.

Правда, сейчас страшные волки из Мибу не имели при себе ни накидок, ни оружия и занимались совершенно мирным делом — рассматривали большую карту Киото.

Сидевший с краю юноша едва ли двадцати лет, видимо, разглядев уже все, что нужно, достал из-за пазухи темно-рыжий комок меха размером в две ладони и положил рядом с собой на теплые доски. Мех зашевелился, в нем обнаружились розовый нос и черные круглые глаза. Рядом на доски легла толстая рыжая морковка длиною со зверька. Из шерсти показались лапки с розовыми пальчиками, грызун уцепился за угощение — и захрустел. Юноша улыбнулся — повадки диковинной твари, привезенной откуда-то из-за моря, его забавляли.

Крепко сбитый парняга в неопрятном кимоно с омерзением отвернулся от карты. Выглядел он как притащенный для допроса бандит, а на самом деле был командиром десятого звена.

— Одно ясно: патрулированием не поможешь. Даже с городским ополчением нас слишком мало. Что за говно!

Грубая речь выдавала в нем уроженца провинции Йо и выходца из самых низов общества — каковым, собственно, и был Харада Саноскэ [6] Харада Саноскэ — годы рождения и смерти неизвестны. Вел беспорядочную полукриминальную жизнь, пока не был принят в Синсэнгуми, где стал командиром звена. В отличие от прочих бойцов, мечников, Харада был копейщиком. Пропал без вести в 1867 году. . На его ругательства уже привыкли не обращать внимания, а с оценкой положения нельзя было не согласиться.

Красные и черные крестики на карте молча водили хороводы вдоль реки, по окраинам и в центре, в кварталах, где во внутренних двориках домов растут сливовые деревья, а в маленьких бассейнах плавают серебряные рыбки, и в кварталах, где в домах не найти ни единой расписной ширмы, а бумага на створках сёдзи захватана грязными руками и много раз заклеена. Старая столица — большой город, построенный в основном из дерева и бумаги. Летом, если неделю нет дождя, дома загорались даже от злых взглядов. А с началом нынешнего непокоя и злобы стало в людях больше, и к обычным пожарам добавились те, которые учиняют патриоты, сторонники императора, чтобы вызвать смуту; впрочем, и грабители, привыкшие жечь лавки для сокрытия преступлений, расплодились необычайно, и, конечно же, напропалую пытались свалить свои дела на патриотов. Да и как отличить грабителей от благородных бунтовщиков, когда в городе полно голодных неприкаянных ронинов, для которых каждый торговец — вроде губки, из которой только и выжимай денежки. Но и сами торговцы потеряли всякий стыд, и тоже принялись поджигать свои лавки, обвиняя в несчастье всех, кто под руку подвернется, — иные от отчаяния, а иные потому, что огонь прячет многое.