Филип Пулман - Тень «Полярной звезды»

Итак, время шло.

И постепенно Салли научилась понимать, как многослоен и многогранен мир; что нет в нем ни чего однозначного и несложного, насколько все пропитано иронией.

Вот — Изабел Мередит. Два существа, которых она бесконечно любила, Чака и Фредерик, отдали свои жизни за Изабел. У Салли была причина вы черкнуть ее из своей памяти, но она не могла. В ней жило лишь одно чувство — жалость.

Или — фотографии. Много лет подряд Фредерик без конца фотографировал Джима, еще чаще Салли; но его собственной фотографии не было. Вебстер даже не мог припомнить, чтобы его когда-либо фотографировали. Он жил среди фотокамер, линз, пластинок, эмульсий, и никто ни разу не запечатлел это живое, улыбчивое лицо. Не было даже рисованного его портрета.

И, наконец, она сама, и в этом была величайшая ирония судьбы. Найдет ли она слова для этого? Но знала — ей придется найти их, и скоро.

Однажды в конце апреля Чарльз Бертрам объявил, что приготовил им сюрприз. Это было воскресенье, мягкое, свежее, солнечное, и он повез их в Твикенхем в высоком двухколесном экипаже, отказавшись хоть словечком намекнуть о цели поездки.

— Вы сами все увидите на месте. — Больше он ничего не сказал.

Это оказался пустой дом с просторным заросшим садом. Правда, штукатурка осыпалась, но все окна были пригнаны, и пропорции очень хороши. По словам Чарльза, дому было семьдесят лет, он был чистый, сухой и — в нем водились привидения.

— Хозяин — зажиточный пивовар, — сказал он, отпирая ворота. — Он никак не может продать его, согласен на любую цену. Надо полагать, здесь обитает Белая Дама, которая бродит наверху по коридорам. Она абсолютно безобидна, но что поделаешь — люди боятся. А теперь, если вы пройдете сюда, леди и джентльмены…

Он отворил двойные двери в залитую солнцем комнату, выходившую окнами в сад, — посреди комнаты стоял накрытый для ланча стол с холодным фазаном, салатом, вином и фруктами.

— Вот это да, Чарли! — завопил Джим. — Чудесный сюрприз, дружище! Хорошая работа.

— Первоклассная, Чарльз, — добавил Вебстер.

— Я послал моего слугу вперед, — объяснил Чарльз. — Салли! — Он выдвинул для нее кресло.

Она села.

— Здесь действительно есть привидения? — спросила она.

— Так уверяет хозяин. Он в этом совершенно откровенен — думаю, он уже потерял надежду продать дом. Но посмотрите, как здесь просторно! — продолжал он, откупоривая бутылку с вином.

Вебстер рассматривал сад.

— А там… Это что, оранжерея? — спросил он. — И здесь достаточно места, вон там, где трава, для… Я вот думаю…

— Рельсы, — сказал Чарльз. — Вдоль той стены, видите?

Вебстер взглянул туда, куда указал Чарльз.

— Да… очень подходящее место. Мы могли бы проложить их так, как хотели… да и солнечное освещение правильное.

— Крыша из стекла, — сказал Чарльз, — так что мы можем работать там при любой погоде. И дальше, за конюшней, места сколько угодно, я вам покажу после ланча. Там можно построить весьма приличную студию. И фотолабораторию. Словом, надо будет нанять плотника на полный рабочий день, как вы?

— Ты говоришь, просят недорого? — спросила Салли.

— Я тут набросал кое-какие расчеты. Этот дом дорого не продашь, люди не желают жить с привидением.

— Может, Даме просто скучно, — сказал Джим. — Так мы дадим ей какую-нибудь работенку.

Когда они покончили с едой, Чарльз сказал:

— Салли, у меня тут есть кое-что для тебя. Может быть, это не самое подходящее время, но так уж получилось. Я нашел его на днях. И подумал, что он должен быть у тебя.

Чарльз вынул из кармана конверт.

— Я сделал этот снимок месяца три-четыре назад, — сказал он. — Мы получили тогда новые линзы для нашего «фойгтлендера», а в студии, кроме него, никого не было, чтобы помочь мне установить их, вот я и попросил Фредерика…

Она открыла конверт — это был он.

Портрет в полный рост, поразительно отчетливый, полный жизни и тепла… пожалуй, только Чарльз, не считая Вебстера, способен запечатлеть такое. Это был Фредерик — живой, смеющийся, собранный.

Слезы мешали ей говорить, она просто обвила шею Чарльза руками и поцеловала его.

— Спасибо, — выговорила она, когда овладела голосом. — Это лучший подарок, который я…

Нет, не лучший, подумала она немного позже, оставшись в оранжерее одна. Лучший — невозможен. Человека вернуть невозможно, что бы ни творили спириты. Все то было мистикой, наполовину обманом, наполовину чудом; лучше оставить все это в покое и видеть реальные чудеса. Вот фотография. Прямоугольный лист черно-белой бумаги — и на ней сама жизнь! Она смотрела на снимок, словно зачарованная. Этого было недостаточно, все же это не он; тем не менее, хорошо, что снимок есть, потому что это была вся жизнь, которая ему осталась.